Ширин Мелек - Кёсем-султан. Величественный век
От толики яда, добавленного в этот мед, все наставницы в ужас бы пришли. Но мальчишка-шахзаде опять ничего не заметил.
– Вы, обе! Вам вообще известно, зачем вы здесь находитесь?
Шахзаде, как и прежде, норовил изъясняться вопросами, видимо надеясь, что ему наконец-то дадут ответ, которого он то ли сам не знал (мальчишка!), то ли, что скорее, просто никак не решался произнести вслух. Тем не менее, конечно, черт (ну ладно, пускай иблис) потянул Махпейкер за язык, когда она с невинным видом предположила:
– Может, наш повелитель хочет, чтоб мы пляской его взгляд усладили? Так мы готовы!
– Ка-акой еще пляской? – Ахмед забыл, что нужно говорить грозно, у него буквально челюсть отвисла от изумления.
Башар бросила на подругу предостерегающий взгляд.
– Как мы исполняем халай, степной халай, наш повелитель уже видел. Но мы обучены танцевать четыре вида халаев. И бар. И бенги ойуну, хотя его вдвоем не исполнишь… Вот если бы господин и повелитель оставил в силе свой прежний приказ, по которому мы должны были явиться втроем… И зейбек. И…
– А ну-ка, постой! – встрепенулся господин и повелитель. Прекратил возлегать, как подобает наследнику султана; скрестив ноги, сел на кровати и впервые посмотрел на Махпейкер с обычным человеческим чувством: с любопытством, которое, впрочем, тут же сменилось насмешливым недоверием. – Вот тут ты и соврала. Не можешь ты танцевать зейбек.
– Нас ему учили! – в один голос ответили подруги с искренним возмущением, совершенно забыв, что надо добавить «господин и повелитель».
– Да ну, не могли ему вас учить! – небрежно отмахнулся Ахмед. – Это танец воинский, его с оружием исполняют…
Девочки обменялись мгновенными взглядами: воинский, с оружием! Вот, значит, для чего нужен этот перестук вееров – которые встречаются так, как в бою скрещивались бы клинки! – и поворот с выбросом согнутой в колене ноги…
– Исполним! – твердо пообещала Башар.
– Дай нам оружие, господин и повелитель, – и сам увидишь! – поддержала ее Махпейкер, сама не зная, вкладывает ли сейчас в эти слова хоть зернышко насмешки.
– Оружие вам, женщины! – Прежний шахзаде вернулся: говорил он, правда, теперь не грозно, но презрительно, цедил слова через оттопыренную губу, и вынести это было еще тяжелее, чем его давешнюю грозность. – Может, вас еще и в доспехи облечь?
– Как прикажешь, господин наш и повелитель…
– Не прикажу. Видели там, за дверями, «железного стража»? Он мой, мне предназначен! Отец мой султан с боем добыл его в славном сражении на Крестовой равнине[1], где была сокрушена и развеяна в прах вся мощь гяуров. Лично поверг с коня австрийского рыцаря, вот! А его латы передал мне. Потому что ему самому они узки в плечах… – Тут Ахмед вдруг смутился.
«И в поясе, – мысленно продолжила Махпейкер. – И в бедрах. И во всем».
Разумеется, вслух ничего подобного произнесено не было. Тем не менее все тот же черт, или иблис, кто-то из них, вновь дернул Махпейкер за язык:
– А тебе он не широк будет?
– Что?!
– Я хотела сказать – не велик? Ну, то есть…
Уже всерьез опасаясь своего языка, она попыталась показать руками – и сделала еще хуже: из ее жеста следовало, что шахзаде Ахмед будет болтаться внутри этих рыцарских лат, как вишневая косточка в ореховой скорлупе.
– Твоя рабыня хотела сказать, о повелитель, что… – заторопилась Башар. Но шахзаде даже не повернулся в ее сторону.
– Так, дерзкая. – Он решительно спустил ноги с постели, шагнул к Махпейкер, в багряном своем халате напоминая факельный огонь – и столь же исполненный ярости. – Так, гяурское отродье. Так, рабыня негодная. А ну!..
Ахмед схватил девочку за плечо, рывком дернул к себе. Затрещала тончайшая ткань одеяния гёзде.
Дальше случилось то, чего не могло быть. Ну вот не могло и все.
Вместо того чтобы дать наследнику престола Османов делать то, что он хочет – а хотел он излить свою ярость, – негодная рабыня попыталась сбросить его руку.
Мгновенно озверев, Ахмед другой рукой замахнулся, дабы отвесить ей оплеуху. Но удар не получился, предплечье столкнулось с предплечьем: Махпейкер встретила его движение, как при исполнении танца зейбек своим веером встречают веер партнерши по пляске.
И следующий удар так встретила. И еще один.
А потом – нет, этого же не могло быть совсем! – ударила сама. Тут ее на полудвижении перехватил уже Ахмед, он оказался неожиданно быстр и ловок.
Несколько мгновений они и в самом деле словно бы выплясывали зейбек, все более убеждаясь, что этот танец действительно боевой. Невесомая рубаха Махпейкер была разорвана от ворота до пояса, но девочка, не прерывая пляски и не запутавшись, сбросила ее, перешагнула и продолжила то, что должно было называться танцем, ибо дракой оно быть никак не могло, просто не имело права.
О стыде она даже на миг не задумалась. А ведь впервые предстала обнаженной иначе, чем перед лицом женщин, – или евнухов, полумужчин и полумальчишек. Впрочем, это в Истанбуле впервые, а в ее родной деревне не только совсем малышня, но и отроки с отроковицами лет до двенадцати на речку купаться вместе бегали, такое зазорным не считалось.
Локоть туда, плечо сюда. Нога сгибается в колене – и резкий выброс; Ахмед вовремя успел отстраниться, но вскользь удар все же по нему пришелся, на уровне подреберья. Шахзаде только крякнул, но устоял, а Махпейкер голенью будто о дерево ударилась.
Башар все это время непрерывно тараторила что-то – ровно, не повышая голоса… а вот теперь она исчезла вдруг. Ненадолго, на несколько мгновений, но сейчас все меряется немногими мгновениями и теснотой считаных шагов.
Ахмед вдруг повел руку не по такой траектории, как следовало в танце, – и Махпейкер поняла, что не сумеет это движение остановить. Оно должно было прийти в висок – и пришло; в последний момент шахзаде, кажется, чуть развернул кисть, ударил не кулаком, а основанием ладони, но все равно перед глазами вспыхнуло. Еще через мгновение девочка всем телом ощутила новый удар, мягкий и какой-то растянутый, на весь правый бок.
Это оказался не удар, а падение. Ворс ковра касается бедра, плеча, правой щеки. Встать? Надо встать – но в ушах звенит, а Ахмед, разгоряченный схваткой, высится прямо над ней и…
…И вдруг словно бы превращается в призрак, скрываясь за прозрачным струением белой ткани. Это Башар, снова возникнув откуда-то – из того далекого пространства, что было за пределами шага-двух, – набрасывает ему на голову свою рубашку, как ловчую сеть.
Или как крыло шали, с которой они упражнялись полгода назад, когда пришло время осваивать танец живота…
