Клод Фер - Уйти от погони, или Повелитель снов
А потом на смену бронзовокожим египтянам пришло племя людей белокожих – беспощадных и бесконечно жадных, уничтожающих все и вся на своем пути. Первыми были римляне… А двести и триста лет назад люди с белой кожей и черными душами стали постоянно приплывать на Черный континент за слоновой костью, черным деревом, за благовонными травами и корой опять-таки деревьев. Порой они даже торговали с местными владыками и царьками, но по большей части все-таки грабили чернокожих и, убив немного воинов и крестьян, отправлялись груженные добычей назад, гордые своей доблестью, похваляясь законным богатством. Испанцы, португальцы, итальянцы, иногда англичане… Но сто с небольшим лет назад Колумб открыл новые земли, названные затем Америкой, – и Африка превратилась в плантацию по выращиванию и вывозу рабов. Ибо краснокожие аборигены Америки оказались непригодными к рабскому труду, быстро вымирали, чаще даже сами смерти желая, чем по принуждению, а люди с черной кожей оказались выносливыми, послушными, способными переносить множество болезней и тягот, которые отправляли на тот свет индейцев. Целые племена и народы Африки уничтожались, остатки пленных сажали на каравеллы и увозили на тот берег океана навсегда. Все западное побережье Черного континента обезлюдело, белые двинулись в глубь земель, уничтожая села и обнаруженные там города, сметая все на своем пути…
Вот тогда-то колдуны и жрецы Африки поняли, что самим им справиться с племенем белых людей не удастся – и они обратились за помощью к Мшаваматши. Тысячи, сотни резчиков по дереву стали изготовлять фигурки существа с огромным ртом, полным треугольных зубов, с вытаращенными глазами и боевой раскраской лица, уродца с непомерно большим животом и тонкими, маленькими, но когтистыми ручками и ножками, с огромными вертикально поставленными ушами и с горбом на спине, в который колдуны вдыхали дух Африки. И с этими фигурками, думая, что они увозят с собой всего лишь покровителя своего семейства и защитника племени, уходили с веревками и цепями на шеях, связанные цугом чернокожие рабы из глубины Африки, грузились под свист и стук рушащихся на их голые спины воловьих бичей в трюмы кораблей, плыли и в Америку, и в Европу чтобы уже там в минуту свободную молиться своему богу, имени которого уже не знал никто, просить у него защиты…
И Мшаваматши им помогал. Из года в год, из десятилетия в десятилетие росла его сила на пока еще не подвластных богу чернокожих, но уже готовых ему подчиниться землях. Ибо сила Мшаваматши поистине таинственна, неподвластна моему разуму, да и вообще логике и научному осмыслению в наш век. Пройдут века – и люди, быть может, поймут, как это куча деревяшек, вырезанных из каких попало палок, похожих друг на друга внешне лишь условно, порой только догадаться можно, что это Мшаваматши, да и то, если знаешь о злой силе этого демона, так вот, люди будущего, в конце концов, разберутся, почему этот размноженный в тысячах лицах божок покорил европейцев и уничтожил весь их род, отмстив за смерти и унижение чернокожей расы. Это произойдет, обязательно произойдет: станут художники создавать не прекрасные полота и скульптуры, не искать «золотые сечения» и не познавать гармонию, а именно ее и разрушать, малюя уродцев и создавая из камня, из глины, из металла фигуры, от вида на которых моего современника, истинного европейца, хватила бы кондрашка, а дальний потомок его будет восхищаться именно безобразием, ибо мысль о прекрасном и великом будет им предана забвению. Музыка перестанет наслаждать слух, она бдеть бить по ушам и по голове однообразными, но до безумия громкими нотами и ритмами, подобными негритянскому тамтаму либо тамбурину, и под нее станут европейцы не танцевать, показывая стать и красоту своих тел, увлекая за собой возлюбленных своих в омут телесной любви, а примутся скакать толпами, табунами, как дикие жеребцы и кобылицы, как нынешние владельцы фигурок Мшаваматши танцуют вокруг костров, после падать в исступлении и дергаться на земле, словно больные пляской святого Вита. Люди с белой кожей обреют женщинам своим головы, а в носы свои засунут золотые и серебряные кольца. И есть станут люди пищу дрянную, способную лишь наполнить брюха, отравляя и ум их, и тело, не привнося силы, а вытягивая ее из людей. И забудут европейцы заповеди Христовы, перепишут Священное писание по-новому и станут чтить Христа не за любовь его к обиженным и угнетенным, а за то, что смог Он дать нажраться одним куском хлеба пяти тысячам голодных. Любить его будут не за жертву его во искупление грехов человеческих, а за то, что именем Его можно было моим предкам и современникам, моим внукам и правнукам, моим далеким потомкам обворовывать многие миллионы голодных, убивать и мучить тысячи миллионов, вопия при этом о любви к ближнему своему, аки к себе самому.
Я не могу бороться с силой многочисленных Мшававщатши, заполнивших Старый и Новый Светы, хоронящихся в темных закоулках и в грязных дырах, в которых живут привезшие их из Африки чернокожие рабы. Да те и сами знают, что унижениями своими и мучениями они лишь насыщают силой своего божка, копящего боли черночеловеческие, чтобы в один ужасный момент обрушить гнев свой, сокрушительный и беспощадный, на тех, кто себя зовет ласковым словом колонизатор. У меня нет сил справиться с этим сонмом деревянных идолов, ибо я – великая Аламанти – бессильна перед ним, как слон перед муравьями. Как и что дает силу этим деревянным уродцам, недоступно моему пониманию. Ибо сила Аламанти зиждется не на темных чувствах человеческой сущности, а на светлом разуме нашем…
– Каждый из Аламанти совершает одно, а то и несколько открытий за время своей жизни, – говорил мне отец. – Становится известно наше открытие миру или нет – значения не имеет. В большей части то, что мы узнаем, миру жрущих и убивающих друг друга двуногих скотов не нужно. Они не могут восхититься новой идеей и открытием, если те не приносят им быстрой пользы: денег, лишней жратвы, лишнего слуги, новой одежды и новый способ совокупиться.
И рассказал отец мне об открытии своем… Если всякое тело при движении затормаживается и, наконец, успокаивается, рассуждал он, то можно предположить, что возможно движение обратное – не с замедлением, а ускорением. Ускорением не натужным, когда ты лупишь коня по крупу плеткой – и тот несется все быстрей и быстрей, пока не падет весь в пене на землю и засучит ногами, пяля в тебя красный от напряжения и недоуменный взгляд, а естественного. Как полет пушинки в струе воздуха. И отец стал искать: где происходит естественное ускорение движения тела? И понял, что оно – только в падении.
– Ибо брось камень верх, – объяснил он, – и камень сначала понесется туда, а потом быстро замедлит ход и остановится на мгновение. Зачем? Чтобы со все большей и большей скоростью нестись вниз и ударить тебя по башке, если ты не успеешь увернуться.
