Клод Фер - Уйти от погони, или Повелитель снов
Девчонка визжала в моих объятиях, стонала, кричала от страсти и наслаждения, ярилась, проникая в меня и давая проникнуть в нее. Она едва не проникла в меня лицом своим всем и головой, а потом едва не высосала напрочь, чтобы вдруг в какой-то момент вытянуться струной, горячей, как красное железо в кузнечном горне, слабо пискнуть и… размякнуть, покрытая потом, моими выделениями и еще чем-то пахнущим так знакомо, так волнительно и одновременно успокаивающе…
«Завтра надо будет сделать ей подарок… – подумала я, засыпая. – Она – больше чем служанка мне. Я ее по-настоящему люблю…»
2В Андоре мы были с Юлией пленницами. Хоть и прислуживали нам за обедом все четыре мужчины, которых я увидела сразу по приезду сюда в колымаге с сеном, а все же было ясно, что не они – хозяева наших жизней. Даже чернорясый красавец не посмел сесть рядом со мной, но при этом очень твердым голосом отказался отвечать на мои вопросы о том, почему и зачем нас украли.
– Мы вам окажем любую услугу, синьора, – сказал он. – Но то, о чем вы спрашиваете, узнаете в свое время.
При этом засранец все время пытался пробить защиту в моем сознании и влезть в мой мозг одним и тем же идиотским словом: «Спать!»
– Хочу помыться, – сказала я после блюда, который назвал пейсоносец пилавом, – и лечь спать. Разговаривать будем завтра.
Оказалось, что и большой бочки для мытья в этом замке нет. Зато один из тех негодяев, что стащил меня из гостиницы и насиловал по дороге, сообщил, что видел огромное каменное корыто в одной из комнат. Корыто оказалось мраморной ванной, оставшейся в этих местах со времен еще владычества мавров, должно быть. Свинцовые трубы, по которым когда-то лилась сюда вода, были забиты каким-то хламом, но я настояла на том, чтобы помыться – и слугам вместе с обнаружившимися в замке тридцатью стражниками пришлось нагреть море воды во всякого рода посуде на кострах и натаскать ее в ванну.
Сначала помылась я, потом Юлия.
После мытья меня с юной Юлией отвели в просторную красного кирпича кладки комнату с железными ре-щетками на расположенном под высоким потолком окне. Здесь были два заправленные чистыми простынями и теплыми верблюжьими одеялами маврской работы топчана. Не в пример всему остальному замку, наша темница (как я сразу окрестила комнату) была не только чисто выметена, но и хорошо протерта от пыли, имела вымытые полы. Даже том Библии лежал рядом с полным фруктов блюдом на низком столике у одной из постелей, освещенной семисвечным светильником. Возле другой кровати в полумраке угадывались очертания какого-то предмета – не до конца убрали мусор, должно быть, подумала, помнится, я, но да чего ждать от вечно неопрятных жидов.
К дверям в эту комнату я и юная Юлия подошли со Скарамушем и двумя стражниками, а потом, когда двери закрылись, мы оказались одни…
– Наш новый дом… – печально произнесла девочка.
Угловатое хрупкое тельце ее, одетое лишь в легкую льняную рубашку с накинутым на плечи вязаным платком, найденным нами в одной из ниш в комнате, где была обнаружена мраморная ванна, мелко подрагивало не то от прохлады, которая буквально тянула от стен, не то от страха.
– Ляжем вместе, – сказала я. – Так будет теплей.
Она покорно кивнула и, подойдя к постели со столиком и Библией, приоткрыла уголок одеяла. Глянула в мою сторону, словно спрашивая, кто ляжет первой.
– Ложись ты, потом я.
Она нырнула под одеяло и вытянулась. Губы ее были лиловыми, смотрела она отчужденно, куда-то в потолок.
«Надо спать… – думала она. – Синьору согрею – и усну. Надо иметь силы, для этого надо выспаться. А силы нам обеим нужны, очень нужны…»
Верная служанка…
Я взяла с другой постели второе одеяло и накрыла им девочку. Потом и сама легла рядом, чувствуя, что тепла от тела Юлии совсем нет, а между мною и одеялами сквозит какой-то неприятный холодок.
– Прижмись ко мне, – сказала я. Девочка придвинулась.
– Крепче.
Обняла ее за плечо и притянула к себе так, что все тельце ее, напряженное, как струна, острое, будто и не женское вовсе, едва ли не вошло в меня, как должен был бы войти сегодня красавец с пейсами, испугавшийся даже подглядывать за нами купающимися в ванне и сбежавший не только из комнаты, но даже из замка. Ожидание мужчины, полонившее меня после того, как я вылезла из телеги с сеном и увидела этого иудея, не угасло, а только притаилось, как прячется жар под пеплом костра. Тело девочки, будто ветерок, раздуло мои желания и я, повинуясь позыву лишь души, не намеренно, может быть даже против воли своей, поцеловала макушку девочки, потом спустила губы ниже, тронула верхушку ушка ее, лизнула за ним…
Девочка затрепетала всем телом и ответила мне поцелуем в грудь сквозь рубашку. Поцелуй тот был нежный, короткий, после которого она и вовсе сжалась, боясь наказания, удара, брани. Но я сунула руку за свой ворот и рванула ткань – та поползла, вывалив мою сочную, литую грудь, красотой которой восхищались сотни мужчин и женщин, и поднесла ее к губам Юлии. Вторая рука моя при этом оказалась сама по себе у девочки между ног и достигла лобка. Он был лохматым.
– Девочка моя!.. – прошептала я со страстью и, оторвав ее лицо от своей груди, впилась губами в ее губы…
3Вспоминая о той нашей первой ночи любви, я смотрела на спящую рядом Юлию, любовалась ею и радовалась тому, как быстро и так заметно молодеет моя служанка. Все-таки иметь в качестве возлюбленной и качестве наперсницы, какой я видела теперь ее, лучше даму молодую, красивую, способную отвлечь на себя внимание кое-каких мужчин, понять, что хочет мое более омоложенное тело, да и вообще быть более веселой и беззаботной, чем старая баба с отдышкой, обвисшим пузом и толстой задницей.
Мне вспомнилась наша жизнь у маркиза Сен-Си, отца моей Анжелики, внимание, которым окружала меня служанка, забота ее о моих удобствах, о том, чтобы я ненароком не выкинула плод, ее внимательное слежение за тем, что я ем, как хожу на горшок, не тужусь ли, хорошо ли сплю и за прочими проявлениями моего организма.
– Ты прямо, как мама, – говорила я Юлии. А та отвечала:
– Вам, синьора, как раз-таки маминой заботы в жизни и не хватило. Не вовремя вас взял отец к себе в замок. Девочке в двенадцать лет мама больше всего нужна. Оттого и с сыновьями у вас было так плохо, что не знали вы, как с ними быть.
– Что-то разговорилась больно, – обрывала я ее в таких случаях, ибо чувствовала и правоту ее, и обиду за отца, которого она таким словами укоряла за его любовь ко мне.
Юлия замолкала, а потом в каком-нибудь разговор), опять возникал этот вопрос – и она говорила что-нибудь вроде такого:
– Это вам ваша матушка должна была объяснить.
