Джуд Деверо - Приглашение
И, как бы читая ее мысли, Вильям сказал:
— Швы, и ничего другого.
Сморщившись, она опустила руку, перестав ее разглядывать.
Через три часа, с наложенными швами, похожая одеждой на жителей Гонконга, и в постели, Джеки чувствовала себя одинокой. «Как можно быть настолько глупой, чтобы свалиться в каньон?»
Все произошедшее она объясняла потерей быстроты соображения.
Вдруг отворилась дверь ее спальни и вошел Вильям с едой на подносе. Он поставил поднос ей на колени.
— Куриный суп, крекеры, салат, лимонад и на десерт шоколадный пудинг. Сейчас съешь, и все будет хорошо.
— Вильям, в самом деле, я отлично могу кормить себя сама. Видя, что ты делаешь, всякий решит, что у меня брюшной тиф. Я собираюсь встать и…
Вильям смотрел с любопытством, как она отставила поднос и начала подниматься. Но у нее тут же закружилась голова, и, подняв руку ко лбу, как дама времен королевы Виктории, она опять легла в постель.
— Так что ты говорила? Чувствуешь себя не так плохо, Джеки? Это только небольшой порез — на двадцать шесть стежков, а крови потеряла столько, что три вампира были бы в добром здравии месяц. Так почему же ты в постели? Не подняться ли в самолете? Сделать пару фигур?
Она знала: заслужила насмешки. Вообще — когда накладывали швы, вела себя, как ребенок. Юный Блэр вошел в ее дом, пригнав машину отца так, как будто разбился самолет. Юный Блэр, прозванный так для отличия от матери — тоже доктора и тоже по фамилии Блэр, растерянно посмотрел на Вильяма, как будто спрашивая разрешения.
— Швы. Я ее подержу.
И вот все это было проделано.
Юный Блэр накладывал швы, а Вильям крепко держал Джеки, обращаясь с ней так, как будто она была младенцем из королевской семьи. Он гладил ей волосы и задавал глупые вопросы о самолетах. Казалось, он старается ее или рассердить, или рассмешить, или, может быть, только хотел ее отвлечь. В какой-то мере это ему удалось — постоянные вопросы Вильяма плюс боль раздражали ее до такой степени, что она сказала:
— Вильям Монтгомери, ты ничего не знаешь о самолетах. Тебе следует иметь дело с бумажными самолетиками. У тебя нет таланта, и ты не чувствуешь ни аэропланов, ни воздуха.
— Почему ты не хочешь участвовать в Тэгги? — отбил он мяч, пользуясь ситуацией, в надежде что она проговорится.
— Потому, что… О, что это вы берете? Иглу для шитья седел? Оказывается, вы заблуждаетесь насчет моей кожи…
Юный Блэр не обращал на нее никакого внимания и продолжал накладывать швы.
— Почти закончил. Это очень плохой порез, Джеки. Я хочу, чтобы вы как можно меньше пользовались рукой в следующие несколько дней. Нужно, чтобы вы дали ране время затянуться. Это значит — никаких полетов.
— Но…
Вильям прервал ее:
— Я о ней позабочусь.
— А кто позаботится о таком малыше, как ты? — воскликнула Джеки, не в силах от сильной боли следить, что говорит и чьи чувства ранит.
Казалось, Вильям не заметил укола.
— Менять мои пеленки я найму восемнадцатилетнюю девственницу. Не возражаешь?
Джеки почувствовала, как краснеет. Посмотрев на опущенную голову Юного Блэра, бинтовавшего ей ладонь, она поняла, что он с трудом сдерживает смех. Вильям дал ему понять, что она ревнива, и что они любовники — все это от правды очень далеко. И она хотела объяснить это доктору, но не знала — как.
После того, как швы были наложены и Джеки, наконец, смогла передохнуть, положив голову на подушки, она с раздражением увидела, как Юный Блэр отвел Вильяма в сторону и разговаривал с ним так, как будто тот был мужем Джеки или даже отцом.
— Покой, — слышала она спокойный голос Юного Блэра. — Ей станет лучше через день-два, но сейчас ей нужен уход.
— Конечно, — ответил Вильям, как будто было естественно, что этот молодой человек будет о ней заботиться.
Так что теперь Вильям приготовил для нее еду, настаивая, чтобы она поела.
— Я не голодна, — сказала она, и даже для нее это прозвучало, как каприз ребенка.
Вильям стоял над ней и смотрел с высоты своего роста.
— Ладно, — сказал он миролюбиво. — Сделаем, как ты хочешь. Я позвоню сиделке и заплачу ей за уход в течение нескольких следующих дней. Не буду больше тебе докучать.
— Я сама могу о себе позаботиться, — сказала она вызывающе.
— Сможешь? — Он вздернул бровь. — Как ты собираешься вымыть волосы одной рукой? Догадываюсь, что оставишь их так, с высохшей кровью. Она мух приманит, но какое это имеет значение? Ты толстокожая. Ты это перенесешь. Как ты собираешься есть одной рукой? В доме еды только на прикорм золотой рыбке. Пожалуй, лучше позвоню сиделке. Я, кажется, слышал, что мисс Нортон свободна.
При этом имени Джеки побледнела. Мисс Нортон была ночным кошмаром каждого ребенка: большая, сильная, весьма несимпатичная. Она родилась сразу взрослой — с волосами стального цвета, одетая в накрахмаленную белую униформу и выглядящая пятидесятилетней — и она ни на день не постарела со дня своего рождения, хотя и старше была Джеки на сто лет.
— Я… Ну… не может ли придти кто-нибудь еще? Что случилось с милой, симпатичной миссис Паттерсон?
— Некоторые матери в городке вообразили, что сироп от кашля, который она давала детям, провоцирует потом любовь к виски. Мы подумали, что, может быть, в другом городе она будет счастливей, чем в Чендлере. Ты можешь остаться со мной, с мисс Нортон или можешь найти себе другую сиделку. Одного только я не могу — оставить тебя без ухода. Ты не заслуживаешь моей помощи после всего, что натворила со мной сегодня, но одну тебя здесь не оставлю.
Он наклонил набок голову.
— В чем твои трудности, Джеки? Сделал ли я какой-то оскорбительный жест по Отношению к тебе? Сказал ли я что-нибудь, что заставляет бояться моих неоправданных намерений по отношению к тебе?
— Не-е-е-е-е-т, — протянула она, напрягая всю силу воли, чтобы не покраснеть. Помня, сколько потеряла она крови сегодня, удивительно было, что покраснеть ей все-таки удалось.
— Что не так? Или ты думаешь — у меня с тобой может что-то получиться? В конце концов, ты мне постоянно напоминаешь, что я всего-навсего мальчик. Как может такое дитя, как я, сотворить что-нибудь, о чем, видимо, ты думаешь? А кроме того — ты женщина старая, помнишь?
— Да, — сказала она нерешительно. — Я догадываюсь. То есть считаю, да, конечно…
— Ладно, Джеки, буду благороден с тобой. Разве я не Монтгомери? Или ты так долго была в отъезде, что забыла о гордости моей семьи? Неужели ты думаешь, что я попытаюсь сделать что-то женщине, которая дала мне ясно понять, что ей тягостен даже мой вид? Сегодня ты сделала все, чтобы показать, что не хочешь иметь со мной дела. Ты мне доказала, что готова прикончить дружбу всей жизни, чтобы не быть рядом со мной. Ты знаешь, что я чувствовал сегодня?
