Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
— Этот узел он должен развязать, — сказала я.
Самомнение заставит Октавиана вспомнить о гордиевом узле, который Александр разрубил, дабы обрести власть над царствами Востока. Но, возможно, я ждала от Октавиана слишком многого. Он не отличался развитым воображением.
К дарам прилагалось официальное письмо с предложением отдать ему трон и инсигнии Египта, если он милостиво объявит царем («Титул, который ты уже признал за ним», — напомнила я) моего сына и вручит ему царские регалии. Я писала, что происхожу из династии, состоящей в родстве с самим Александром, что мы хорошо знаем Египет и умеем им управлять и поэтому нет лучшего наместника для осуществления угодной Октавиану и выгодной для него политики. Я заверяла его в лояльности моего сына и напоминала, что в битве при Актии Цезарион участия не принимал.
«Хотя ты объявил мне войну и назвал меня своим врагом, мой сын непричастен к нашей ссоре и будет верно тебе служить, — убеждала я. — С ранних дней я обучала его искусству правления, и тебе не найти более подготовленного и знающего… — Тут моя рука дрогнула, ибо само это слово было мне ненавистно. — Слугу, готового блюсти твои интересы».
Увы, я обязана сказать это.
«Ныне он юн, как и ты в то время, когда пал Цезарь. И как Цезарь разглядел в тебе, юноше, задатки великого человека, так и тебе следует оценить по достоинству этого способного юношу. Не пристало карать его за мои деяния, ибо одно к другому не относится».
Там было еще много слов, и все в том же духе. Я ни разу не извинилась за свои действия, но всячески подчеркивала тот факт, что они мои и только мои. Мне ненавистно, когда люди отказываются от своих действий или утверждают, будто поступали не по своей воле, а по принуждению обстоятельств. Октавиан, насколько я знала, разделял такое отношение. Следовательно, никаких оправданий. Полагаю, мне удалось найти золотую середину между гордостью и подчинением.
— Спасибо вам, Хармиона и Ирас, — сказала я им. — Не будете ли вы так добры послать за Цезарионом?
Я хотела, чтобы он, прежде чем отбудет, увидел сокровища и прочел письмо. Он должен знать все.
Он не проявил интереса к содержимому сундука, но письмо прочел внимательно, после чего снова свернул его и вложил в цилиндрический футляр из слоновой кости.
— Ты уверена, что хочешь так поступить? Это не похоже на тебя.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты сдаешься, причем окончательно.
— Ох, боюсь, это единственный способ избежать «окончательного», — вздохнула я. — Если он сам получит все, он уже не отдаст царство никому.
Цезарион нахмурился, наморщив лоб в своей пленительной манере.
— Ты и правда думаешь, что я получу регалии из его рук?
— Да, возможно, — заверила его я. — Все зависит от того, как он добьется своей цели — покорения Египта. Если задача окажется слишком трудной, он будет настроен дурно. — Я усмехнулась. — Правда, с другой стороны, это может заставить его остановиться и подумать, не мудрее ли сохранить на троне существующую династию. Здесь сыграют роль множество обстоятельств, но одно я знаю точно: ты должен быть готов покинуть Египет.
Цезарион собрался возразить, но я оборвала его:
— Ты обещал. А я в ответ обещала…
Пришлось строго напомнить ему о нашей договоренности.
— Да. Я обещал, но… ведь так скоро. Позднее. Не сейчас…
Я покачала головой.
— Нет, нужно все сделать быстро. Не забывай, сначала тебе придется подняться по Нилу до Копта, а это займет десять дней. Потом ты отправишься караваном через пустыню к Красному морю…
— Через пустыню в разгар лета? Ты шутишь?
— Мне не до шуток. Придется совершить переход, это необходимо. Ты должен попасть в Беренику в начале июля, чтобы твой корабль успел отплыть в Индию в сезон дождей — единственное время, когда туда можно добраться морем. Там, в безопасности, ты будешь ждать, пока все не кончится. Если Октавиан утвердит тебя на троне, ты вернешься. Если нет… что ж, меня утешит и то, что ты находишься вне его досягаемости. Как бы он ни обошелся с нами, до тебя ему не дотянуться.
— Неужели ты всерьез думаешь, что я хоть на мгновение смогу почувствовать себя счастливым, если моя семья погибнет, а я выживу, чтобы превратиться в жалкого изгнанника?
Он выглядел оскорбленным.
— Ты не «жалкий изгнанник», а сын великого Юлия Цезаря и Клеопатры, царицы Египта. Одно это обеспечивает тебе высокое положение, как бы ни повернулась твоя судьба. Сейчас я уточняю детали соглашения с индийским правителем Бхарукаччой, который примет тебя с честью, как царя. Не такая уж жалкая судьба. Помни: Октавиан на шестнадцать лет старше тебя и отличается слабым здоровьем. Косточка, застрявшая в горле, подхваченное на сквозняке воспаление легких или крушение колесницы — все может измениться в мгновение ока. Кроме того, у него нет и, видимо, уже не будет сына — его брак с Ливией бесплоден, как Эгейская скала. Живи и жди. — Я потрепала его по щеке. — Говорят, Индия — это мир удивительных цветов и ароматов. Я всегда мечтала побывать там.
Сын сердито скрестил руки и упрямо проворчал:
— Не могу себе представить, чтобы меня заинтересовали какие-то цветы или ароматы.
— Говорят, они ошеломляют, — отозвалась я. — А если семнадцатилетний юноша не откликается на зов зрения и обоняния, он несчастное создание. Должна тебе сказать, что молодые вообще легче переносят горести: их чувства вступают в сговор, чтобы помочь в этом.
Я взяла его за руку.
— Ты не должен никогда забывать нас — меня, Антония, Александра, Селену и Филадельфа. Но если ты сможешь петь, наслаждаться изысканными яствами, восторгаться произведениями искусства, наша жизнь продолжится в тебе. Это все, о чем я прошу.
— Не понимаю.
— Поймешь. — Я прикоснулась к его шелковистым волосам. — Обещаю тебе, скоро поймешь.
Потом я резко отстранилась и, изображая крайнюю занятость, подняла письмо.
— Итак, ты должен быть готов. К следующему месяцу. — Уже наступил апрель. — Перед твоим отъездом состоится последняя важная церемония. Но об этом поговорим позже.
Я больше не могла говорить и должна была отослать сына, пока я не выдала себя и он не понял, чего мне это стоит.
— Возможно, тебе самому придется написать Октавиану.
Все, теперь надо его отослать.
— А сейчас иди.
— Как скажешь, мама.
Он наклонился и поцеловал меня в щеку.
Когда его шаги стихли, я упала на ларь и разрыдалась, орошая слезами искусную работу ремесленников. Но ничего, золото не боится соли, так что следов не останется.
Мне приходилось отсылать Цезариона без надежды когда-либо увидеться с ним, что само по себе ужасно. Однако тяжести добавляло и то, что я настаивала на соблюдении его обещания, а свое собиралась нарушить. Но таков долг царствующей особы, и я надеялась, что со временем сын меня поймет. В этом смысле я сказала ему правду.
