На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
— Не ради того, чтобы я жила, уж это точно! Ради мести… ради суда… вот почему я здесь, в подвале.
— Я слышала, как вы ссорились с поляком, — проговорила Кристль, беря миску в руки и запуская туда ложку. — Не знаю, что именно он сказал тебе, но точно знаю одно — он ради того, чтобы ты жила, совершил столько, что любой бы назвал невозможным. Он вырвал тебя из рук гестапо. Он провез тебя сюда, во Фрайталь, так рискуя собой. Он дал тебе свою кровь, когда Людо понял, что без переливания при твоей кровопотере не обойтись. Конечно, это был огромный риск, но иначе бы ты умерла, несмотря на лекарства и помощь Людо. Поляк сидел у твоей постели, пока не стало ясно, что кризис миновал. Нам с Людо сказали, что ты его невеста, но ведь не так, верно? А в подвале ты сейчас, потому что слишком громко плакала или бредила на русском языке в горячке. Если бы услышали соседи, они бы непременно донесли. И поляк успокаивал тебя, когда ты бредила. Говорил он с тобой. На немецком.
«Тихо, моя любовь, тихо, мое сокровище, мое сердце… я здесь, я с тобой…»
Лена помнила эти моменты смутно. Тогда ей казалось, что это Рихард обнимает ее в огромном облаке света, наполняя душу долгожданным покоем. А оказалось, это был Войтек.
— Ешь, деточка, — уже мягче произнесла Кристль, почувствовав в Лене нотки сомнения. — Тебе нужны силы, чтобы дойти до Польши. Штефан рассказал нам, что Войтек собирается уходить в начале осени, а до этого остается так мало времени…
Лена не была уверена, что Войтек заберет ее с собой в Польшу, учитывая обстоятельства, но промолчала, не стала возражать.
— Дитя, которое ты потеряла — от немца? — спросила Кристль тихо. — Поэтому ты думаешь, что осудят тебя, верно? Но если ребенок был зачат не по согласию, в этом нет твоей вины, деточка. Тебе простят, вот увидишь. Не думай об этом. Просто живи, раз Господь судил так.
Войтек пришел только через пару дней. Хмурый, с темными тенями под глазами, он выглядел измученным и усталым. Но был собран, спокоен и рассудителен, расспрашивая Лену о том, что его интересовало — как давно длилась связь с немцем, и насколько тот был осведомлен о деятельности небольшой группы в городке. Лена говорила скупо — ей не хотелось открываться перед Войтеком, да и раны были еще свежи, чтобы снова обновлять их воспоминаниями. Она не знала, поверил ли ей поляк, когда наконец закончила свой короткий рассказ о том, что ее отношения с Рихардом и помощь Войтеку никак не связаны между собой, что немец не знал ничего до ареста связного и появления в Розенбурге гестапо, и что она никого не предавала. Кроме Рихарда, больно кольнуло в который раз иглой в сердце, невзирая на возражения разума.
— Но он оставил тебе документы, — настаивал Войтек, пристально глядя в ее лицо, словно желал уловить хотя бы нотку лжи во время этого допроса. — А также деньги — много денег! — и продуктовые карточки. А еще адрес квартиры в Берлине. Зачем?
— Чтобы я могла бежать в случае опасности, — равнодушно ответила Лена, с трудом загоняя глубоко внутрь боль, вспыхнувшую при воспоминании о том последнем дне, когда она видела Рихарда. Сила его рук, взявших в плен, последний поцелуй, полный одновременно и сладости, и горечи, звук его голоса…
— После того, как он узнал, что ты работаешь на британцев? — с явным сомнением в голосе спросил Войтек. — Почему?
— А ты почему вернулся за мной, зная о моей связи с немцем? — ответила резко вопросом Лена, не сдержав эмоций. Поляк на мгновение потерял свою маску отстраненности и отвел взгляд в сторону, чтобы она не увидела на его лице целую гамму чувств.
— Что ж, теперь ты знаешь цену того, как путаться с нацистом! — ударил в ответ словами Войтек. Наотмашь. Вызывая в ней бурную смесь чувств, от которой перехватило дыхание. Но любовь к Рихарду перевесили тяжесть этого клубка из стыда, сожалений и вины после слов, которые бросал и бросал ей в лицо разозленный Войтек. — Стоило это того? Где был твой нацист, когда тебя взяли гестаповцы? Когда резали твое тело? Где он был? Кто вытащил тебя из всего этого дерьма, в которое ты попала из-за него? Он получил, что хотел, и ему просто было плевать на тебя!
— Он погиб в конце июня!
Лена не хотела говорить Войтеку об этом. Не желала видеть торжество и радость в его темных глазах. Но в то же время хотелось оправдать Рихарда. Хотя и понимала частичную правоту слов поляка. Ведь за несколько недель с момента своего отъезда и до гибели у побережья Сицилии Рихард так и не написал ей ни слова, верный своему обещанию.
— Значит, немцу удалось ускользнуть из Африки, но его все же таки сшибли у Италии, — проговорил злорадно Войтек. И Лена вдруг вспомнила, что перед своим побегом из замка поляк унес карту Средиземного побережья с пометками Рихарда для британцев. Отвела взгляд в сторону, чтобы не показать свою боль при мысли о том, что сама подарила Войтеку этот случай, которым он не помедлил воспользоваться. Неужели это из-за нее?..
— Твои документы у Гизбрехтов — и паспорт, и кенкарта. На случай проверки. Хотя это «чистый» дом, но всякое бывает, — сказал Войтек после короткой паузы. — Карточки я тоже отдал им, все равно мы бы не смогли ими пользоваться. А вот деньги я забрал на нужды «Армии Крайовой». Отдыхай теперь, — коснулся поляк через одеяло ноги Лены, и она невольно напряглась от этого прикосновения чужой ей руки. Но на него так и не взглянула, не желая показывать ему своих чувств. Такая короткая фраза, а зацепила острым крючком ее сердце и пропахала его насквозь, оставляя глубокую рану-борозду. А ведь когда-то сама желала Рихарду смерти, оставляя кровавый отпечаток на его фотографии…
— Ты должна набраться сил. В конце сентября, когда польет дождем, я хочу попробовать перейти в Польшу. В Варшаве я нужен больше сейчас. Я постараюсь найти для тебя человека, который поможет тебе идти дальше — в Советы. Если захочешь.
Войтек замолчал, словно ожидая, что Лена что-то скажет. Но она только закрыла глаза, показывая, что не будет возражать ему. Будь что будет. Ей не было никакого дела, что ждет ее в будущем. «Просто живи», сказала ей немка недавно, и Лена так и будет — просто жить. Просыпаться каждое утро. Есть и пить. Наблюдать за ходом облаков на небе или за каплями дождя в маленькое оконце под самым потолком. Засыпать, когда за толстым стеклом становится темно. Совершенно механически. Без желаний и мыслей. Без каких-либо планов на будущее. Словно время замерло в этом каменном мешке, и вместе с ним заморозило Лену.
Она так безропотно соглашалась на все, что ей говорили и предлагали, не возражая ни в чем. На протяжении последующей недели Кристль спускалась вниз и просила Лену подниматься с матраса и ходить по подвалу, разминая мышцы и перебарывая слабость. Но бледность и слабость девушки, несмотря на улучшенное по военным меркам питание — молочные каши, яйца и мясо курицы, беспокоили Людо все больше. Он переживал, что кровопотеря не прошла даром для хрупкого организма его пациентки.
— Какая же ты худая, — качал он всякий раз головой, когда спускался в подвал и пытался нащупать пульс на тонком запястье Лены.
— Я всегда была такой худой, — спешила развеять его тревоги Лена, невольно тронутая заботой пожилого аптекаря и неподдельной тревогой в его глазах. — Меня даже дразнили «тощей селедкой». Давно. Еще дома, до войны. Не переживайте на этот счет.
— Но, деточка, тебе нужны сейчас силы, — возражал ей на это Людо. — Я знаю, что ты планируешь перейти границу. Как ты пройдешь такие расстояния?
— Я выносливая, поверьте. И сильная, несмотря на худобу, — заверяла его Лена, стараясь не думать о давней травме ноги. Это единственное, что нарушало привычное состояние равнодушия. Она боялась, что задержит Войтека в пути, что что-то случится по ее вине, и все пойдет не так, как планировалось. Войтек заявил, что заберет ее с собой в Польшу уже через пару недель, как только она еще больше окрепнет. Через Лейпциг и Бреслау, потом Радом и наконец — Варшава. О том, что будет дальше, когда они наконец окажутся в Варшаве, они так и не говорили, обходя старательно эту тему стороной.
