На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Первое время, когда Лена открыла глаза в каменном подвале этого «чистого» дома около года назад, жить вообще не хотелось. Там, в мороке, который ворожил ее своими обещаниями сладких грез и отсутствием боли, ей было гораздо лучше. Там она чувствовала себя живой и такой счастливой, словно действительно летала в небесах среди облаков.
Странно, но Лена не почувствовала ни страха, ни удивления, ни любопытства, когда увидела незнакомую пожилую пару, склонившуюся над ней. Ей было совершенно безразлично, кто они, как она сама здесь оказалась, и что ждет ее впереди. В те дни она решила, что дело в боли, которая настойчиво цеплялась когтями в ее тело, не желая отпускать добычу. Но боль уходила под воздействием морфина, а вскоре и тело восстановилось после физических ран и болезни. Однако это странное безразличие так и осталось в Лене, словно победитель в отвоеванном замке, вытеснив все другое на долгое время. До сих пор, спустя столько времени, оно жило внутри нее, превратив в ледяную статую, сердце которой слабо билось под толщей льда только в очень редкие моменты.
— О, деточка, здравствуй! — мягко произнесла женщина, прервав спор тихим шепотом, который вела над кроватью Лены, когда заметила, что та пришла в себя. — Я думала, что мы не вытащим тебя. Слишком много крови ты потеряла, и слишком много прошло времени от заражения. И если бы не подействовали лекарства Людо или кровь после переливания не подошла… Людо так переживал, что ошибся…
Мужчина фыркнул при этих словах и склонился над Леной, чтобы проверить ее пульс и коснуться уже не такого горячего, как прежде, лба.
— Зачем ты говоришь с ней? Может, эта русская не понимает тебя, — произнес он отрывисто и в то же время мягко.
— Она говорит не хуже, чем немцы, помнишь, что нам сказали? — возразила женщина, кусая пересохшие губы. Как позднее узнала Лена, это было признаком сильного волнения фрау Гизбрехт. Именно поэтому немец отвлекся на какие-то секунды от шприца в своей руке и коснулся успокаивающе руки жены. А вот руку Лены его пальцы сжали совсем неласково, когда он делал укол в тонкую вену на внутренней стороне локтя.
— Она все понимает, я вижу по глазам этой деточки, — проговорила женщина и, склонившись над Леной, погладила ее по голове, как когда-то гладила мама. Словно в противовес суровости немца. — Засыпай, деточка. Ты в безопасности здесь. Никто не причинит тебе вреда. Закрывай глаза. Боль сейчас уйдет. Ее прогонит сон. Засыпай, дорогая…
Когда Лена открыла глаза в следующий раз, каменная комната была полна солнечного света, который шел из небольшого оконца под самым потолком. А на полу рядом с матрасом, на котором она лежала, сидел Войтек. На нем была форма немецкого солдата, и он был непривычно чисто выбрит.
— Лена! — метнулся к ней тут же Войтек, нависая над матрасом. Его темные глаза сверкали ярко от радости. — Хочешь воды? Я могу принести.
— Как?.. — прошептала Лена тихо, и ему пришлось склониться над ней еще ниже, чтобы услышать вопрос. Она думала, что он уже давно в Польше, а если не удалось перейти границу, то растворился на просторах Германии, укрывшись от гестапо.
— У меня еще остались незавершенные дела здесь, — ответил Войтек, словно прочитав во взгляде ее невысказанный вопрос, почему он все еще был рядом, чтобы прийти ей на помощь. — Есть кое-что в лесах Тюрингии, что очень интересует британцев. И я не имею права пока покинуть Германию.
— Но как? — повторила Лена. Для нее сейчас казалось совершенно немыслимым ее спасение. И ей стало стыдно за то, что она думала о Войтеке после его исчезновения из Розенбурга.
— Я расскажу тебе все потом, — улыбнулся Войтек, заметив, что ей тяжело сейчас даже говорить — настолько она ослабла после болезни. Но Лена видела, что он держится как-то настороженно, а эта улыбка не коснулась глаз. — Я приду позже, вечером, если удастся, до комендантского часа. Я не знаю языка в той мере, чтобы ходить по городу одному, и если Штефан будет занят, то вернусь завтра или послезавтра. Мы сейчас в Саксонии, Лена, недалеко от Дрездена, в городе под названием Фрайталь. Это «чистый» дом. Можешь быть спокойна. Опасности нет.
Уже позднее днем Лену разбудила хозяйка дома, с трудом спустившаяся по деревянной лестнице, держа в руке миску с кашей на молоке и кружку эрзац-кофе. От запаха напитка Лену замутило, пустой желудок тут же откликнулся спазмами, а потом прошла волна тупой боли от низа живота.
— Очень больно? — обеспокоенно спросила хозяйка, ставя миску с кашей на табурет возле матраса. А вот кружку она оставила у лестницы, заметив отвращение пациентки. — Мы бы позвали доктора, чтобы он осмотрел тебя, ведь Людо не имеет степени, он обычный аптекарь. Но мы боимся, что доктор донесет полиции, что ты сделала аборт. А за это можно угодить в тюрьму сейчас.
Аборт! Ладони Лены тут же взметнулись к плоскому животу. Заледенело все внутри страшным воспоминанием о том, что случилось с ней и с ее ребенком.
Он тоже мертв. Как и Рихард.
— Прости, я не хотела напоминать тебе, — извинилась женщина, когда заметила, как Лена уткнулась лицом в подушку в попытке спрятать боль. Попыталась отвлечь ее разговором. — Меня зовут Кристль Гизбрехт, а моего мужа — Людвиг Гизбрехт. Я знаю твое имя, видела документы. Лучше не трать силы, поешь. Поляк принес молока, я сварила тебе кашу. Людо говорит, что тебе нужно хорошо питаться, чтобы восстановиться после того ужасного кровотечения.
Лена говорить не хотела. Как и есть. Происходящее до сих пор казалось каким-то нереальным. Этот каменный подвал, в котором она лежала на высоком матрасе среди полок со стеклянными банками, груд картонных коробок и прочего хлама. Тупая боль во всем теле, внутри которого еще заживали раны, нанесенные скальпелем немецкого доктора. Рыжеволосая пожилая немка, хлопочущая над ней. Хмурый пожилой немец, осматривающий ее каждое утро и вечер. Войтек, пришедший спустя пару дней навестить ее.
— Фрау Гизбрехт сказала, что ты ничего не ешь, — попенял он, устраиваясь на полу возле матраса Лены. — Если не будешь есть, как ты наберешься сил? Ты должна быть сильной, Лена. Такой как раньше.
Тогда Войтек и рассказал, что несмотря на то, что покинул окрестности усадьбы Розенбург, все это время старался знать о том, что происходит в замке. Он опасался, что связной все же заговорит под пытками гестапо о том, что ему приносила записки русская служанка из замка. Или немцы все же возьмутся за прислугу после его побега, справедливо решив, что он не действовал в одиночку.
— У меня не осталось никаких связей в городе и окрестностях, к сожалению, и потому вести доходили со временем. И о том, что тебя арестовали, я тоже не сразу узнал.
Войтек старался смотреть куда угодно, но только не на Лену. Она догадывалась о причине подобного поведения. Если Гизбрехты знали о том, что она перенесла аборт, то поляк тоже должен быть в курсе. Но она ошибалась. Причиной его нежелания смотреть ей в глаза оказалось чувство вины, как Лена прочитала в его взгляде, едва Войтек все же осмелился взглянуть на нее.
— Я не смог ничего сделать раньше, понимаешь? Если бы я мог…
— Как… тебе удалось… это? — с трудом произнесла Лена пересохшими губами. — Это же невозможно…
— Я не один здесь, в Германии, — признался Войтек после минутного колебания. — Пусть нас мало, и мы разрознены, но здесь есть наши люди, люди «Армии Крайовой», поляки. Кто-то бежал из нацистского плена и сейчас живет в Германии под другими документами. Кто-то по-прежнему работает на немцев, собирая данные. Все до одного хотят помочь в победе над нацистами, и все мы делаем одно дело, — произнес Войтек, сверкнув глазами. — Нам помогает Англия. Ты же помнишь, Польша и Англия — союзники против рейха. Я заявил всем, что ты — человек моей группы, несмотря на то что ты из Советов. И был уверен, что ты арестована из-за меня, что немцы все узнали о явке на Вальдштрассе. Я не мог не вытащить тебя. У нас, у людей из «Армии Крайовой», есть форма и поддельные солдатские книжки. У нас есть оружие. А еще у нас было достаточно денег, чтобы подкупить охрану и узнать, когда и куда тебя будут переводить и где будет остановка в пути. У меня были на руках документы для тебя. Мы все продумали. И как видишь — сделали и успешно.
