Дочь атамана - Алатова Тата

В шестнадцать Саша упражнялась кокетничать на одном из корнетов кавалерии, но дело кончилось дурно: отец едва дух из незадачливого ухажера не вышиб.

В семнадцать ей под руку попался молодой унтер-офицер с роскошными пышными усами. В ту зиму он часто приезжал к Лядовым, и короткие случайные встречи, полные тихих вздохов и робких улыбок, удалось скрыть от отцовского взора, но к весне Саша убедилась: офицер был непроходимо глуп, к тому же чванлив.

Конечно, она знала наперед, что волей отца замужество ей не светит, и считала столь нелепую прихоть проявлением самодурства, к которому временами были склонны все Лядовы. Порой короткая встреча с красивым служивым пробуждали в Саше некое смущение и волнение, но никогда в жизни ее покой не тревожил человек, у бедра которого не было шпаги.

И вот — нате! — она говорит Груниным особым голосом с собственным управляющим, который прямо сейчас похож на хрюшку!

Пребольно ущипнув себя за руку, Саша свела брови и пообещала себе не улыбаться более Михаилу Алексеевичу и не касаться его даже случайно.

«Что это за вольности такие, Александра Александровна, — мысленно отчитала она себя, — что за глупости. Оставьте почтенного вдовца в его печалях, пока он не счел вас взбалмошной ветреницей».

— Что с вами, Саша Александровна? — удивился Михаил Алексеевич.

Будто в подтверждение ее размышлений он нес совсем небольшой самовар, из тех, что модно было называть «отрадой холостяка».

Саша тихонечко перевела дух.

Вот оно и правильно.

— А может, этот Плахов и сам больше не явится, — проговорила она сдержанно, — уж больно мы ему прием оказали неласковый.

— Явится, непременно явится, — рассеянно возразил Михаил Алексеевич и пояснил, поймав ее удивленный взгляд: — Ну посудите сами, зимой в деревне такая скука, что любым соседям обрадуешься. Но есть такие отворотные травки… — тут он задумался, глядя на расписные чашки и явно не видя их.

— Опять к ведьме побежите? — вспылила Саша. — Что это за зарок такой вы дали? Разве можно целую жизнь прожить, никому не навредив? Да вот на днях вы очень даже навредили Мелехову, и что же, раскаялись? А если меня убивать будут, так и будете в стороне смотреть да умолять душегубов сжалиться? По мне так это самые настоящие слабоволие и трусость. Чистеньким хотите в рай проскочить?

— Ну пока вашей жизни ничего не угрожает, — ответил он хладнокровно, нисколько не впечатленный ее пылом. — И, к счастью всех неприятных соседей, вы тоже дали зарок не хвататься за шпагу. Авось округа и не опустеет к весне.

— Все шутите? — мрачно отозвалась она и потянулась за сушками. — Никак я вас не пойму, Михаил Алексеевич. Будто всю жизнь хотите прожить, забившись в нору.

— Из норы, Александра Александровна, меня как раз недавно и вытряхнуло, — усмехнулся он, отчего безобразное лицо стало еще более безобразным. — А хотите, выпишем паркового садовника? Иноземного? Или вот Александр Васильевич сказывал, что один помещик в своей усадьбе настоящий театр устроил. Хотите театр?

— Театр? — повторила она оскорбленно. — Тратить свое время на чужие кривляния? Избавьте меня от таких затей, Михаил Алексеевич. Там все сплошь понарошку и все неправда. Или вот теперь модно петь во всю глотку, и все о страданиях. Бывали мы на таких зрелищах, при дворе очень к ним приохотились. Ни слова не разобрать, а о чем страдают — в отдельных бумагах писано. Я едва не уснула, отцу приходилось дергать меня за волосы! А садовника выпишите, если охота.

И они погрузились в дела усадьбы — Саша только потом и поняла, как ловко ей зубы заговорили.

Наутро, взбудораженная сверх всякой меры, она вскочила ни свет ни заря, облачилась в мужской костюм, сама заплела себе косу. На кухне истопник закладывал дрова в печь, а Аннушка ставила тесто, но Саша испросила у нее вчерашнего хлеба, куснула горбушку, хлебнула ледяной, только принесенной воды и помчалась будить Михаила Алексеевича.

Однако Шишкин уже оседлал лошадей, взяв тех, кто поплоше, чтобы не искушать цыган, а Семенович, похожий в мохнатой дерюге на лесовика, о чем-то тихо говорил с Михаилом Алексеевичем.

— Так и знал, что вы не утерпите досветла, — с улыбкой приветствовал последний Сашу, подводя к ней покорную старенькую Полушку.

Он протянул руку, чтобы помочь ей сесть в седло, и она приняла ее с холодным равнодушием, как и положено приличной дочери атамана.

— Между прочим, — глядя на него уже сверху, сообщила Саша, — это императрица ввела в женскую моду мужские наряды!

— Да что вы говорите, — хмыкнул Михаил Алексеевич, и только тогда Саша поняла, что седло-то под ней мужское. От такой предусмотрительности стало жарко.

Сам Михаил Алексеевич не слишком ловко вскарабкался на свою лошадь — ни выправки, ни отваги, ни силы, ни воинского благородства.

Даже плешивого графа на дуэль ради Саши не вызовет!

Ах, Александра Александровна, да в своем ли вы уме?

Но вскоре она забыла обо всем. Первые лучи солнца показались из-за леса, коснулись мохнатых белоснежных деревьев, запрыгали серебристыми искрами по бесконечным, укутанным сугробами полям, и Саша пришпорила Полушку, вырываясь вперед, не удерживая восторженного гиканья. Снег брызнул из-под лошадиных копыт, и старая кляча вдруг взяла ровный, резвый темп, будто тоже радуясь свободе, зиме и просторам.

Все казалось просто расчудесным в это утро, и холодный ветер мигом выдул из Сашиной головы всякие глупости.

Глава 12

Саша Александровна так вольно и легко держалась в седле, что Гранин немедленно вспомнил, что сам он на лошадь не влезал более двадцати лет.

И вслед за этой мыслью зацепились, закружились похожие, нерадостные.

Если ты стар, то это совсем не значит, что ты мудр.

Или что жизнь, наполненная разными невзгодами, перестала быть тебе милой.

Почему-то именно этим утром отчаянно хотелось жить.

Зловещее предсказание деревенской ведьмы про иссушенное тело или душу с убедительной ясностью открыли Гранину правду: он не готов был покидать этот мир. Или хотя бы не так, не от цыганского проклятия.

Добро бы в собственной постели и в окружении внуков. Они бы скучали у его одра и втайне ждали, когда упрямец дед освободит их от утомительной повинности подавать микстуры и читать вслух душеспасительные книги.

От этих сладких видений у Гранина даже голова закружилась, и он испугался было, не началось ли пресловутое иссушение, но потом вовремя вспомнил, что получил статуэткой по темечку, и немедленно успокоился.

Глупая надежда, погнавшая его к цыганам, при свете юного дня казалась совсем несбыточной, но разворачивать назад было бы совсем нелепо, да и Саша Александровна так радовалась этой затее. Поэтому Гранин плелся в хвосте их небольшой процессии и удрученно размышлял о том, что и старики бывают болванами.

Шишкин оглянулся на него и придержал коня. Он единственный знал дорогу к заброшенному хутору, который вот уже более десяти лет облюбовали для зимовки цыгане.

— Раньше там староверы жили, да со временем все вымерли, — сказал он, продолжая беседу, которую они начали еще во дворе. — Сказывают, только один полубезумный старец и остался, но ушел из опустевшего хутора в гущу леса, от людей подальше.

Гранин помнил гонения первого императора на старообрядцев так, словно это было вчера. Один из них пришел в их деревню — будто святой воин из древних былин. Бо́льшую часть жизни Прокопий провел на поле боя, прошел в императорской армии несколько войн, выучился людей лечить и даже посещал по высочайшему указу особую семинарию за границей. Долгое время государя не особо волновали дела церковные, был бы человек для империи полезен — и пусть верит во что хочет, считал он. Но потом Синод получил большее влияние, и староверы хлынули в леса да деревни подальше от ссылок и каторг.

Прокопий учил деревенского мальчика Мишу, сына травницы, резать и зашивать пациентов, объяснял, как человек устроен изнутри и снаружи.