Ирина Сахарова - Роковая ошибка княгини
«А у меня всё с точностью до наоборот, — думал Мишель, с натянутой улыбкой слушая его восторженные речи, — и невеста моя дай Бог подождёт хотя бы пару дней, чтобы уж потом с чистой совестью сбежать к другому».
На счёт Ксении он никогда особых иллюзий не питал, и всё никак не мог взять в толк, за что её так любит Юлия Николаевна, с первых дней знакомства проникшаяся к барышне Митрофановой искренней симпатией, и взявшая её под свою опеку.
А, впрочем, она всех вокруг любила. А ей платили пугающей неблагодарностью, все, начиная с той же Ксении, заканчивая собственным мужем.
«И чёрт с ними со всеми, — подумал Мишель тогда, — теперь главное найти Алексея, а там будь что будет».
Как же он потом корил себя за это своё решение! Уехал, вместо того, чтобы остаться, пустил всё на самотёк, вместо того, чтобы взять под свой контроль, оставил мать саму разбираться с семейными проблемами — бросил, вместо того, чтобы помочь.
И, вот результат.
Хотите правду? Он надеялся, что его убьют там, на войне. То есть, он не слишком обольщался на собственный счёт, в отличие от большинства молодых людей его возраста — не стремился к победам, и героем себя никогда не считал. И это было бы вполне закономерно для человека, никогда прежде не стрелявшего по живым мишеням — а он всегда был реалистом, так что надежды на счастливый исход у него практически не было. Но судьба-то, конечно, распорядилась с точностью до наоборот, будто назло ему.
И полугода не успело пройти, а он уже отличился. Он не знал как это вышло, и уж тем более не планировал заранее быть генеральским любимчиком, и геройствовать, рискуя собственной жизнью. Но, тем не менее, по жестокой иронии судьбы, это Владимирцева тяжело ранило во время атаки, Владимирцева, который с упоением говорил о победе и сражениях, Владимирцева, которого дома ждала девушка… Почему-то именно ему, слывшего душой компании и местным заводилой, перебило ноги, а Мишель, которого дома никто не ждал, кроме вечно ругающихся родителей и тихони-сестрёнки, Мишель, которому не ради кого было совершать побед и подвигов, взял и спас целый отряд, едва ли не ценой собственной жизни. Его Алексей прикрыл, когда Мишель возглавил атаку вместо сброшенного с коня Владимирцева — Алексей, тоже по чистой случайности оказавшийся на земле, в зарослях травы, подобравшим вражескую снайперскую винтовку…
Этих случайностей было столько, что у Мишеля складывалось неминуемое впечатление, что кто-то там, на небесах, нарочно оберегает его от погибели, переписывая его судьбу на свой лад. И это везение, и впрямь, начинало казаться фантастическим: Владимирцева не должно было задеть взрывом, Алексей — всю жизнь воевавший в авангарде, не должен был по случайности свалиться с лошади, да и из снайперских винтовок он никогда не стрелял, предпочитая лихо рубиться на саблях.
Не так всё должно было быть, не так, думал Мишель, когда его приставляли к награде, и генерал лично вешал на его плечо Георгиевский крест. А потом — Владимирский. А потом — Андреевский, уже непосредственно из рук его величества, Николая Александровича.
«Не этого я хотел, не этого добивался», твердил себе Мишель, глядя в потолок перед тем, как заснуть. Особенно обидно было за Владимирцева — посчитай, все лавры товарища достались ему, а он ведь так мечтал о победе, так мечтал быть приставленным к награде хоть раз! Где он теперь? Жив ли? Мишель не знал. Почта в военное время работала плохо, если не сказать — не работала совсем. Правда, одно письмо он всё-таки получил. Не от матери, как ожидалось, и даже не от Катерины, а — неожиданное, от бабушки.
Старшую Волконскую в миру отчего-то называли «генеральшей», хотя замужем за генералом она никогда не была. И, видимо, недаром называли — по своим генеральским каналам она как-то сумела доставить до внука весточку из отчего дома.
Как он и ожидал, дела были хуже некуда.
Отец окончательно съехал от матери, и не куда-нибудь, а в её же собственное загородное имение, и забавлялся там со своей учительницей как мог. Катерину бабушке пришлось взять к себе, чтобы она не видела всего этого безобразия, потому что «Юленька очень плоха», и только приезд дорогой подруги из Букарешта хоть немного скрашивал её одиночество.
«Мишенька, пожалуйста, приезжай, и Алёшу привези с собой, хотя бы на пару дней! Ей станет легче, когда вы приедете, вот увидишь», писала княгиня своим красивым почерком. Мишель без слов вручил Алексею письмо, когда тот попросил его прочитать вслух. Увы, повторить это он бы не решился, и Алексей, завершив чтение, смачно выругался. По-военному, не по-дворянски.
— Ну, ты же не будешь против, если я его однажды убью? — Спросил он, обняв племянника за плечи. Голубые глаза его блеснули задорно, и Мишель невесело улыбнулся в ответ.
— Да я сам, наверное, его убью скорее. — Вздохнул он. — Зря мы её оставили, вот что.
— Мне отпуск полагается к лету. Давай попросим отпустить нас вдвоём, тебе не посмеют отказать, ты же у нас герой!
— Тебе, можно подумать, посмеют. — С усмешкой сказал Мишель. — На тебя и дыхнуть лишний раз боятся, князь Волконский, господин полковник, ваше превосходительство! А если серьёзно, я бы съездил. Нехорошо мы поступили, бросив её одну. Да и потом, надо признаться, я безумно по ней соскучился.
— Я тоже. — Вздохнул Алексей, но, так как грустить дольше одной минуты он не привык, тотчас же поднял задорный взгляд на племянника, и спросил с улыбкой: — А больше, Мишель, ты не по кому не соскучился? Барышня Митрофанова, небось, вся извелась, дожидаясь своего героя! О-о, как я тебе завидую! А мне, видимо, опять придётся идти к актрискам…
Мишель рассмеялся вместе с ним, и, кажется, это был последний раз, когда он смеялся. Потом было сражение, кровопролитное и жестокое, во время которого Алексея ранило. Не смертельно, но он оказался прикован к постели как минимум на месяц из-за перелома: суставы раздробило, и доктора изо всех сил старались вернуть его ногу. При мысли об ампутации Алексей бледнел, заверяя всех, что делать этого ни в коем случае нельзя, так без одной ноги он точно перестанет нравиться девушкам, но доктора ему попались хорошие, и ногу сумели сохранить, правда не без труда.
Вот почему Мишель вернулся один, когда получил страшное известие о самоубийстве матери. А потом он получил ещё одно письмо.
От неё.
И не где-нибудь, а на почтовой станции по дороге в Москву, как будто она заранее знала, что он именно в этот день и в этот час поедет именно этим маршрутом. Вскрыв печать, он принялся бегло читать, и убедился, что, кажется, так оно и было — она знала.
«Никого не слушай, и никому не верь. Особенно отцу. Если ты читаешь эти строки, то меня, скорее всего, уже нет в живых. Найди Рихтера. Он единственный знает правду. Позаботься о Катерине, и Ксению, пожалуйста, не бросай! Она хорошая девушка и любит тебя. Береги бабушку и Алексея. И не держи зла на отца, прости его, если сможешь, и — отпусти. Помнишь, ты же сам говорил мне как-то: отпустить — это самое лучшее.
