Ирина Сахарова - Роковая ошибка княгини
Хорошо, что Гордеев опомнился вовремя. У него на службе планировалось повышение, и скандал с разводом был совсем некстати. Он пришёл к ней, да что уж там, приполз на коленях, с цветами, в лучших традициях женских романов о любви — даром, что серенаду не спел. Но Юлия Николаевна и так его простила, и, извинившись перед матушкой за неудобства, вернулась к мужу на квартиру.
Правда, она не сомневалась, что Катерина, присутствующая тогда при их ссоре, обязательно доложит обо всём Мишелю — у неё не было секретов от брата, которого девушка просто обожала, но Юлия Николаевна надеялась на его благоразумие. Что ж, она не прогадала — он в очередной раз промолчал, хотя желание поговорить с отцом по душам в последнее время возникало у него что-то уж слишком часто.
Особенно оно усилилось, когда ближе к четырнадцатому году стало ясно, что он снова завёл себе любовницу. На этот раз из простых, какую-то учительницу, которую сам Мишель никогда в глаза не видел, потому что практически не появлялся в загородном имении матери, но Катерина охотно рассказала всё, что знала о ней, и выдала полный словесный портрет.
— Пускай. — Сказал на это Мишель, и — снова промолчал. Мать, разумеется, обо всём знала — слухами земля полнится, доложили, не успела и неделя пройти. Знала, но виду не подала. По крайней мере, плачущей Мишель её никогда не видел. Она, наоборот, бодрилась, улыбалась, и давала громкие балы в особняке своей матери в Москве, пока её муж крутил роман с учительницей музыки, в её же поместье, на глазах у её родной племянницы.
Катерина молча терпела — а что она могла? Она была вовсе не дочерью княгини, как подумала вначале Александра, она была её племянницей, дочерью её старшего брата Михаила, погибшего, когда Катя была совсем ещё девочкой. Находясь в особняке на птичьих правах, девушка не считала себя в праве заниматься правосудием, а грозного Ивана Кирилловича всегда боялась, так что некоторое время молчала, не смея высказать ни слова против.
А потом не выдержала.
— Мишенька, забери меня отсюда, умоляю тебя! — Взмолилась она, вцепившись в плечи брата мёртвой хваткой, когда Мишель приехал навестить её на выходные. — Я не могу больше этого выносить, мне… мне противно! Она остаётся ночевать в его комнате, как будто Юлии Николаевны и вовсе не существует, как будто она не может вернуться в любую минуту! Забери меня, я этого не вынесу!
Забрал.
Но перед этим всё же поговорил с отцом по душам. Не так, конечно, как мечтал ещё с детских лет, а пока ещё сдержанно, вежливо. Иван Кириллович вроде бы прислушался и даже извинился, пообещав впредь таких вольностей не допускать, а напоследок ещё и попросил понимания: «Ты же сам мужчина, Мишель, молодой и здоровый. Должен же понимать!»
Нечестный был ход, учитывая то, что сам Мишель был помолвлен с Ксенией Митрофановой, и при этом, хм, время от времени позволял себе вольности разного рода, особенно когда оказывался в весёлой компании Алексея, с которым они часто ездили кутить, когда бывали в Петербурге.
«Я, по крайней мере, на ней не женат, — подумал тогда Мишель, — да и не думаю, что она хранит мне верность!»
А впрочем, со своей колокольни судить всегда проще. Ладно, подумал он, будь что будет. Отец перебесится, да успокоится, как это бывало в предыдущие разы. Пускай ему. В конце концов, Мишель не имел права читать ему нотаций — сам не без греха, что уж там.
Но время шло, а лучше не становилось. Более того, Иван Кириллович и не думал забывать свою учительницу, и к лету четырнадцатого года вновь попросил у жены развод. Юлия Николаевна снова отказала, заверив дорого Ванечку, что всё это блажь, и несколько дней спустя он ещё будет смеяться над самим собой — как это такое решение только пришло ему в голову?
— Он рехнулся. — Сказал на это Алексей, к тому времени вновь вернувшийся в Москву. — Других объяснений его поведению у меня нет!
У Мишеля их тоже не было, но он, тем не менее, продолжал молча смотреть на происходящее сквозь пальцы. Он потом часто спрашивал себя — а что он мог? Как он мог повлиять на ситуацию, что мог изменить? Если даже Алексей не мог, а Алексей был на десять лет его старше, и опыта в подобных делах наверняка имел больше.
Но тем не менее, он ничего не предпринимал, и они терпеливо ждали, что же будет дальше. Что ж, дождались.
Но значительно раньше случилась война. И надо ли говорить, что оба они, донельзя измученные этой неопределённостью, восприняли её как избавление? Особенно Алексей, который задолго до мобилизации грезил военной карьерой, и имел определённые успехи на этом поприще. В том, что он пойдёт добровольцем, никто и не сомневался, но вот решение Мишеля пойти вслед за ним удивило всех, включая Юлию Николаевну.
Она-то думала, что знает его лучше остальных, но в тот день словно взглянула на сына другими глазами. И рассмеялась — нервно, натянуто, до последнего не веря в то, что он это всерьёз.
— Миша, это всё глупости! Отец без труда добьётся для тебя освобождения от воинской обязанности, и ты сможешь остаться здесь, с нами!
Надо ли говорить, что именно этого он как раз и не хотел? Приходилось признаться самому себе — именно нежелание оставаться в этом кошмаре и было главной причиной, а уж потом — патриотические мотивы и всё такое, не менее идеалистическое.
Заметим так же, что перспектива уйти добровольцем на фронт его ничуть не пугала. С Алёшкой он и в аду не пропал бы, это он знал совершенно точно, а о возвращении в их квартиру на Остоженке в последнее время он и думать без содрогания не мог. Катерина, как обычно, со скорбным лицом будет делать вид, что ничего не происходит, роняя слёзы украдкой, а матушка, как обычно, будет отчаянно бодриться, с широкой неестественной улыбкой на лице распоряжаться на счёт ужина для любимого супруга. Который, как обычно, не придёт ночевать, и стараний её не оценит.
До чего же всё это было противно! И, признаться, Мишель этих сентиментальностей выносить не мог, и предпочёл сбежать. Бегство это было далеко не трусливым — не каждый побежит от семейных проблем прямиком на войну, но решением своим он, тем не менее, не гордился. Другое дело Володя Владимирцев, с которым они подружились ещё в поезде, тоже из дворян, живой пример оптимистического патриотизма, с ясной улыбкой на лице рассказывал о том, как уехал добровольцем, чтобы защитить страну от неприятеля, оставив в городе свою юную невесту, дожидаться его с победой.
«А у меня всё с точностью до наоборот, — думал Мишель, с натянутой улыбкой слушая его восторженные речи, — и невеста моя дай Бог подождёт хотя бы пару дней, чтобы уж потом с чистой совестью сбежать к другому».
