Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

У мамы было множество смешных историй, которые она годами рассказывала Гермионе, но после отъезда в Хогвартс Гермиона столкнулась с реальностью опыта мамы. Он оказался невероятно неприятным. У каждой постоялицы общежития была своя личная ванная, что было лучше, чем общая с девочками Рейвенкло, но их никто не заставлял молиться перед ужином (по правде, молитвы в Хогвартсе были необычны и втихую осмеяны некоторыми членами Слизерина) и не ограничивал общение только своим факультетом или полом.

Это показало Гермионе трудный путь становления Современной Женщиной. Она читала об этом женственном идеале с юного возраста: женщине, которая была образована, могла голосовать, никогда не носила корсеты, если это не было её собственным выбором, и могла принести в общество больше, чем материнство. (Гермиона никогда не замечала, чтобы отцовство использовали как меру оценки респектабельности мужчины. Честность, прямота, верность и трезвость — да. Но за исключением случайных двусмысленных упоминаний об идеале «плодовитости», она никогда не находила акт рождения детей великой добродетелью для добродетельного современного мужчины).

Волшебная Британия накладывала другие ожидания на идеал женщины. У ведьм была магия, врождённая полезность, помимо способности рожать детей, но, судя по тому, что она видела, понятие «современность» было пока неслыханным.

Ну, это недостаточная причина, чтобы прекратить стремиться к ней.

— Двери моего особняка всегда для тебя открыты, — великодушно предложил Том. — У меня есть слуги. Ты никогда не найдёшь этого в общежитии.

— А ещё у тебя есть бабушка, — сказала Гермиона. — Если я поселюсь в Усадьбе Риддлов, я могу лишь представить, что она станет приводить викария на чай каждую неделю, чтобы напомнить нам, что мы живём во грехе.

— Ты согрешишь независимо от того, что ты сделаешь, — ответил Том, пожав плечами. — Не уверен, что те, кого заботит Бог, одобряют ведьм.

— Это… — Гермиона замешкалась в поисках подходящего слова, — …Обнадёживает.

— Можешь следовать моему примеру и не обращать внимания ни на что из их слов, — жёстко продолжил Том. — Серьёзно, это самый разумный подход. Почему ты или я должны позволить другим людям: маглам, государству, бессодержательному сборнику правил — определять, что мы можем или не можем делать?

— Н-но… — заикалась Гермиона, — государство издаёт законы по хорошим причинам. Без закона и порядка нам было бы куда хуже.

— Коренные жители колониальных Родезии или Палестины будут рады услышать это, — сказал Том. — Уверен, они благодарят своих британских наместников каждый божий день.

— Я не это имела в виду!

— Но ты это сказала, — ответил Том. — Всё в порядке, Гермиона. Когда ты будешь готова принять правду, тебе надо будет просто это признать перед самой собой.

Гермиона раздражённо фыркнула:

— С тобой бесполезно спорить!

— Я прирождённый пацифист, — сказал Том, нежно похлопывая её по руке. — Это одно из моих многих выдающихся качеств.

Хотя Том не оценил всеобъемлющее руководство Лукреции по хорошей работе старост — он фыркнул, услышав советы по эффективному написанию речей, — Кларенс Фицпатрик счёл его великолепной идеей. Кларенс, который по своей природе не отличался особой напористостью и уверенностью в себе, сразу же принял её. У него сложилось впечатление, что обладатель значка старосты в следующем году ещё не был определён, и он воспринял это как авторитетный совет для человека, не привыкшего к тому, чтобы вверяли власть. У Гермионы не хватило духу возразить ему, и ей было приятно, когда кто-то соглашался с ней в том, что касается важности правильной процедуры и ответственного надзора, которые Том считал менее важными, чем его собственная привычка делегировать полномочия. (Это были его слова. На самом деле это значило, что Том поощрял младших старост пятого курса совмещать свои патрули с его патрулями под предлогом «дополнительных тренировок»).

В последнюю неделю семестра Кларенс сопровождал Гермиону на обычных патрулях, следуя инструкциям Лукреции. Она включала в себя карту маршрутов патрулей и список мест, где студентов чаще всего находили после комендантского часа: лестничный пролёт к Астрономической башне, пустой кабинет в коридоре четвёртого этажа, альков за статуей ведьмы с сильным искривлением спины и чуланы для мётел на втором и пятых этажах.

— Я даже не знал и половины этих мест, — заметил Кларенс, пока они заканчивали свой последний вечерний патруль этого года. Он закрыл дверь чулана для мётел и пробормотал заклинание для запора замка. — Как думаешь, Лукреция узнала о них?

Гермиона узнала этот чулан с первого года, они с Томом исследовали замок в поисках мест для экспериментов с «одолженными» крысами.

— Возможно, она слышала о них от старших студентов, когда была старостой? — сказала Гермиона. — Я не могу представить, что она бы сама ими пользовалась.

— О, — сказал Кларенс. Его шаги замедлились и остановились на изогнутой лестнице, ведущей в башню Рейвенкло. Гермиона чуть не впечаталась в его спину. — Я и забыл об этом. Разве она не выходит замуж за Пруэтта?

— Боюсь, я не знаю, кто это, — ответила Гермиона. Она не обращала особого внимания на сплетни о волшебниках, которыми баловались её однокурсницы во время уроков, разве что снимала баллы, когда они слишком шумели. Социальную колонку в конце «Ежедневного пророка» она также игнорировала. Она читала газету ради новостей, а не ради объявлений о новорождённых или бриллиантовых юбилеях.

— Игнатиус Пруэтт — они с сестрой были в Гриффиндоре, кажется, — сказал Кларенс. — Выпустился за пару лет до нашего первого курса. Их свадьба с Лукрецией назначена на следующий год.

Гермиона нахмурилась:

— Свадьба? Ей только исполнилось восемнадцать!

— Большинство девушек из старинных семей выходят замуж в девятнадцать или двадцать, — сказал Кларенс. — Их семьи ожидают этого от них, хотя они, кажется, никогда так сильно не настаивают на этом с мальчиками. — Он с любопытством посмотрел на неё. — Тебе этого никто не рассказывал? Тот, эм, мальчик, с которым я тебя как-то видел занимающимися в библиотеке? У него была мантия Слизерина…

— Ты имеешь в виду Нотта, — сказала Гермиона. — Нет! Мы не говорим о таких вещах, мы просто вместе занимаемся.

Это была не просто учёба, но она не собиралась говорить этого Кларенсу.

— О, — смущённо сказал Кларенс. — Что ж, хорошо. Я хотел сказать… но, полагаю, мне не стоит этого упоминать…

К этому времени они подошли к дверному молотку Рейвенкло, но в такой поздний час скульптура орла была тихой, его глаза были прикрыты, и он издавал тихий храп из своего покрытого бронзой клюва.

— Что? — спросила Гермиона.

— Ты маглорождённая, поэтому, может, не слышала этого, но чистокровные мальчики обычно не женятся так рано, как девочки. Но это не значит, что они не — они не могут — ну, ты поняла, эм, — Кларенс прервался, заикаясь, его горло клокотало.

— О! — сказала Гермиона, прочищая горло. — Да, я поняла, о чём ты. Не переживай об этом, не с Ноттом, — она скривила лицо. — Он из тех чистокровных. Думаю, он скорее отрежет себе руку, чем даст ей дотронуться до меня.

— Ох, эм, — сказал Кларенс. — Понятно. Я просто подумал…

Гермиона посмотрела на пол, затем на стену, затем на спящего орла на дверном молотке:

— Я бы не позволила этого никому, кто считает мой статус крови оценкой против меня. Пятном на моём персонаже. Это неважно, — жарко сказала она, подходя и потягиваясь за кольцом во рту орла. — Единственное, что важно для меня, это чей-то талант и способности.

Она постучала в дверь, и орёл проснулся с громким вскриком.

— О-ох, — сказал Кларенс, и в его лёгком пыхтении прозвучало разочарование.

Последний учебный день для старост был суматошным.

Студенты всех возрастов болтались под ногами, собирали свои вещи, складывали всё, что хотели забрать с собой домой, и иногда просили что-то обратно у кого-то, кому их одалживали ранее в этом году. В Общей гостиной Рейвенкло предметами, которые часто теряли и обменивали, были книги, и Гермионе пришлось изрядно потрудиться, улаживая споры о собственности среди содержимого коробки находок, в которой хранились все потерянные вещи и предметы, собранные уборщиками с начала сентября.