Яна Долевская - Горицвет
Грег опять усмехнулся. Прямодушная попытка Матвеича уклониться от разговора сама по себе значила многое. С трудом подчиняя себе тяжелое, оплывающее изнутри точно раскалившееся от нестерпимого жара, непослушное тело, он крепко навалился на край стола, так что добротная дубовая столешница протяжно вздрогнула и жалобно заскрипела. Он вплотную приблизил темное, налитое бронзой, лицо к глазам Матвеича и молча, в упор посмотрел на него. Матвеич не выдержал и отпрянул.
Во вперенных в него раскаленных угольях металось и клокотало пламя. Бездонный мрак, то застывающий антрацитом, то текущий как встречный надмирный холод, не мог превозмочь взмывающего из глубины палящего зноя. В этих глазах было что-то жалящее сильнее самой безумной страсти, разящее вернее, чем самая безнадежная боль. Матвеич не мог знать, что это такое. Он отпрянул и чуть было не поднялся из-за стола. Так не похож был этот застывший перед ним в страшном изнеможении чужой человек на того далекого, пылкого и храброго мальчика, каким он когда-то знал Грега.
— Что ж, — проронил Грег, откидываясь назад и словно бы поняв, что сам его вид оталкивает собеседника. — Вижу, вы не хотите поделиться со мной своими сведениями. Может быть, так оно и лучше. Зачем мне они в самом деле, когда все уже позади? Гораздо занятнее то, дорогой Поликарп Матвеич, что вы нисколько не пытаетесь удовлетворить свое любопытство. А я отлично вижу, что оно беспокоит вас. Почему же вы не пытаетесь прямо узнать, каким образом этот названный Князь, по виду довольно милый волчишка, про которого вы предпочитаете почему-то не упоминать всуе, каким образом он, встретив меня, неизвестно где, как и почему, сотворил что-то такое необыкновенное, отчего моя рана стала затягиваться как на собаке? Неужели вам это неинтересно?
Поликарп Матвеич почувствовал в вопросе Голубка скрытый задор. На минуту ему показалось, что к гостю вернулось что-то от прежнего, оставшегося в далеком прошлом, отпетого сорванца. И ему захотелось удержать эту оживлявшую его вспышку-ощущение. Он огладил усы и, опрокинув очередной стаканчик настойки, спросил, будто подстраиваясь под тон собеседника:
— Да я думаю, вы и сами хотели с ним повидаться?
— Хотел, — сипло поддтвердил Голубок. — Чтобы убить.
Содрогнувшись, Матвеич привстал на лавке, и тотчас опять сел. В груди его что-то заныло.
— Чего уж там, рассказывайте…
XXVII
Грег покачнулся, откинувшись спиной чуть-ли не к самому подоконнику, — закатный свет лился за ним сквозь окно, — и сразу закрыл глаза. Говорил он глухо, внятно, не поднимая век. Наверное, так ему было легче. Матвеич слушал, не перебивал.
— Я хотел убить, потому что… я узнал, кто этот волк, то есть не волк и не совсем человек, впрочем вы догадываетесь, что он такое. Но, право же, мне не было бы до него никакого дела, если бы он оставался просто этим невероятным вывихом матушки-природы. Меня никогда не увлекали потусторонние загадки. Я не верил и до сих пор не верю в мистические наваждения, и можете не сомневаться — нисколько не боюсь их. Не особенно испугало меня и соседство с оборотнем. Поверьте, повседневная жизнь миллионов людей намного страшнее любых самых диких вымыслов, уродлтивее самых безнадежных искажений природы. Пошлость — вот земной ад, порождающий истинных чудовищ.
Да, я не боялся, хотя и узнал, что Каюшинский Зверь отнюдь не выдумка невежественного простонародья. Но, повторяю, я вовсе не стремился к роли героя, избавителя людей или чего-то подобного. Сами посмотрите — какой из меня герой? Мне было попросту наплевать на все это до тех пор… до тех пор пока я не узнал, кто его человеческий двойник. Знаете ли… вы, может быть, не поверите мне, Поликарп Матвеич, скорее всего не поверите, но это ваш недальний сосед из Никольского…
Грег перевел дух и открыл глаза. В них снова читалось томительное, сдержанное ожидание. Матвеич сидел, как ни в чем не бывало, только сдвинутые брови были, пожалуй, чуть более угрюмы а выражение светлых глаз под ними чуть строже.
— Вот как, — с некоторой досадой протянул Грег, не отрывая взгляд от лица Матвеича, и снова откидываясь спиной к подоконнику. — Да вы, я вижу, не хуже меня это знали. И давно ли? А впрочем, не имеет значения. Тем лучше, стало быть, вы все знаете. Или почти все. Но… признаться, меня это не радует, совсем нет. Я не предполагал, что вы могли быть столь скрытны, Поликарп Матвеич. Ну да, теперь все-равно. Остается рассказать, как мы встретились.
Матвеич продолжал молчать, молчаливой сосредоточенностью показывая готовность выслушать все до конца.
— Да, это была странная встреча, — произнес Грег. — Я тащился через лес с дыркой в ноге, к его урочищу. Нога ныла, но я не мог ждать, потому что, видите ли меня, как и его гнала полная луна. В полнолуние я должен был вытащить нож из земли перед его ритуальным камнем и тем самым оборвать навсегда череду воплощений. По крайней мере, уверовав, что это единственный доступный мне способ уничтожить его, убить в нем Аболешева.
Об этом способе, между прочим, мне поведал один старый знакомый. Человек, сильно, до помешательства занимавшийся персоной здешнего оборотня, и эта его последняя откровенность дорого ему обошлась. Он умер недавно. Ну, а я грешным делом решил исполнить волю покойного. Отчего бы не попробовать, если не осталось ничего другого?
Собственно, к волку я не имел претензий. Пусть он останется волком, черт с ним, но только пусть навсегда уйдет из жизни людей, из моей жизни, — вот чего я хотел. Предполагал, конечно, что его возможности несравнимы с моими, что он просто так не позволит запереть себя в звериной шкуре, но мне было не впервой ставить весь куш на карту. В конце концов, я же мог выиграть, а игра стоила свеч, потому что это была даже не игра. Мне нужно было убить его, чтобы самому жить. Потому что иначе он отбирал мою и ее жизнь, то, что стало неотделимо от жизни. Понимаете, он отнимал Жекки…
Грег снова закрыл глаза и потому не увидел, как тотчас осунулось, затянулось страдальческой пеленой лицо Матвеича. Не услышал ни удивленного вопроса, ни возгласа, который мог бы оборвать его на полуслове. Матвеич молчал, и Грег продолжил почти ровным, остывшим голосом:
— До урочища я так и не дошел. Проклятая нога… И надо же было так глупо, так некстати позволить себя подстрелить. Хотел, знаете ли, тоже поиграть, рассеяться что-ли. Ну, вот и доигрался…
Ночью в лесу, пока я шел, как видно от движения, рана открылась, и кровь хлынула из-под повязки. Я остановился, сел под деревом. Снял ремень и попробовал перетянуть им бедро выше раны. Сначала вроде бы кровь утихла, но потом полилась снова. Лес, темень, луна светит из мглы, и ни души на десять верст кругом. Я затянул ремень что было мочи, но ничего не вышло. Примерно через четверть часа я почувствовал, что слабею и понял, что мне конец.
