Джулия Куин - Невинное развлечение
Оливия станцевала десятки вальсов. Может, даже сотни. Но ничья рука на спине не вызывала подобных ощущений.
Он держал ее крепко и в то же время нежно, и он хорошо танцевал. Нет, он танцевал просто бесподобно, гораздо лучше, чем она сама. Оливия прекрасно это скрывала, но она никогда не умела танцевать, как следует. Ее все хвалили, но только потому, что она была хорошенькая.
Она первая готова была признать, что это несправедливо. Но в Лондоне за красоту очень многое сходит с рук.
Безусловно, это так же значит, что никто не считает тебя умной. Всю жизнь Оливии дело обстояло именно так. Окружающие считали ее чем-то вроде китайской куклы — очаровательной, радующей глаз и совершенно бесполезной.
Иногда Оливия думала, а не поэтому ли периодически она ведет себя не так, как подобает. Ничего особенно серьезного, для этого она была слишком обыкновенной. Но она была известна тем, что говорит чересчур свободно и мнения свои высказывает чересчур прямо. Как-то раз Миранда сказала ей, что ни за что на свете не хотела бы быть такой красивой, а Оливия тогда ее не поняла, не вполне поняла. И не понимала до тех пор, пока Миранда не уехала, и рядом с Оливией не осталось никого, с кем можно было бы действительно поговорить.
Она посмотрела на сэра Гарри, пытаясь внимательно разглядеть его лицо, но так, чтобы это не бросалось в глаза. Можно ли назвать его красивым? Да, наверное. Рядом с левым ухом у него проходил небольшой шрам, правда, едва заметный, а скулы выдавались вперед чуть-чуть сильнее, чем это предписано каноном красоты, но что-то в нем все-таки было. Ум? Энергия?
А виски его уже слегка тронуты сединой — заметила Оливия. И задумалась, сколько же ему лет.
— Вы очень грациозно танцуете, — заметил он.
Она закатила глаза. Просто не смогла удержаться.
— Вы нечувствительны к комплиментам, леди Оливия?
Она одарила его суровым взглядом. Он его заслужил. Тон его вопроса тоже был суровым. Почти оскорбительным.
— Я слышал, — произнес он, мастерски поворачивая ее вправо, — что вы по всему городу оставляете груды разбитых сердец.
Она напряглась. Люди очень любили говорить ей нечто подобное, думая, что она этим гордится. Но она вовсе не гордилась. Хуже того, ей было больно, что все так считают.
— Это нетактичное и недоброе замечание.
— А вы всегда тактичны, леди Оливия?
Она устремила на него пристальный взгляд, но лишь на секунду. Он прямо посмотрел на нее, и в глубине его глаз она вновь это увидела. Ум. Энергию. И снова отвела глаза.
Она струсила. Жалкое, бесхребетное, ничтожное извинение для… для… ох! Для себя самой. Она никогда раньше не сдавалась в подобной битве взглядов. И ненавидела себя за то, что сдалась сейчас.
Когда она вновь услышала его голос, он звучал совсем близко от ее уха. Она чувствовала его дыхание, горячее и влажное.
— Вы всегда добры, леди Оливия?
Она заскрипела зубами. Он изводил ее. И как бы ей не хотелось его осадить, она не станет этого делать. Ведь именно этого он и добивается, в конце концов. Он хочет заставить ее отвечать, чтобы в свою очередь ответить ей.
И потом, ей все равно не удается придумать ничего достаточно острого.
Его рука двигалась у нее на спине — легкое мастерское давление, ведшее ее в танце. Они повернулись, снова повернулись, и она заметила Мэри Кадоган, застывшую с широко открытыми глазами и разинутым ртом.
Великолепно. Завтра к полудню это облетит весь город. Один танец с джентльменом не мог вызвать скандала, но Мэри достаточно заинтригована сэром Гарри, уж она-то позаботится о том, чтобы все прозвучало захватывающе и крайне au courant[12].
— Чем вы интересуетесь, леди Оливия? — спросил он.
— Интересуюсь? — повторила она, пытаясь вспомнить, спрашивал ли ее об этом еще хоть кто-нибудь. Вот так прямо — определенно никогда.
— Вы поете? Рисуете акварели? Втыкаете иголку в кусок ткани, растянутую на таком специальном кольце?
— Это называется вышивание, — несколько раздраженно ответила она. Его голос звучал почти насмешливо, как будто он не ожидал, что у нее могут быть хоть какие-то интересы.
— Вы этим занимаетесь?
— Нет. — Она ненавидела вышивание. Всегда. И у нее всегда получалось ужасающе.
— Вы играете на музыкальных инструментах?
— Я люблю стрелять, — резко ответила она, надеясь, наконец, прекратить беседу. Сказанное не было правдой в полной мере, но и не являлось ложью. Она не не любила стрелять.
— Женщина, любящая оружие, — протянул он.
О Господи, да этот вечер никогда не закончится! Она расстроенно вздохнула.
— Это что, какой-то особенно длинный вальс?
— Я так не думаю.
Что-то в его тоне привлекло ее внимание, и она подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как он улыбается.
— Он просто кажется длинным. Потому что я вам не нравлюсь.
Она задохнулась. Да, это правда, но он не должен был произносить ее вслух!
— Открою вам секрет, леди Оливия, — прошептал он, наклоняясь к ней так близко, как только допускали приличия. — Вы мне тоже не нравитесь.
* * *Несколько дней спустя сэр Гарри все так же не нравился Оливии. И неважно, что она с ним больше не говорила и даже ни разу его не видела. Она знала о его существовании, этого было достаточно.
Каждое утро горничные, входя в ее комнату, отдергивали шторы, и каждое утро, как только горничные уходили, Оливия вскакивала с постели и рывком задергивала их обратно. Она не желала давать ему ни единого повода снова обвинить ее в подглядывании.
И потом, кто ему запретит самому шпионить за ней?
С того музыкального вечера она даже из дому ни разу не выходила. Она симулировала простуду (ведь так просто заявить, что заразилась от Уинстона!) и сидела дома. И вовсе не потому, что опасалась новой встречи с сэром Гарри. Ну, право, какова вероятность, что они одновременно выйдут на улицу? Или, наоборот вернутся домой? Или увидятся на Бонд-стрит? Или у Гунтера? Или на балу?
Она просто не может на него наткнуться. Об этом она почти не думала.
Нет, гораздо важнее было избегать собственных подруг. Мэри Кадоган заехала к ней на следующий же день после концерта, а потом еще через день, и еще через день. В конце концов, леди Ридланд пообещала ей прислать записку, как только Оливия почувствует себя лучше.
Оливия даже подумать не могла, что возьмет и расскажет Мэри Кадоган о своем разговоре с сэром Гарри. Вспоминать о нем — и то было неприятно, а она, похоже, только этим и занималась. А уж рассказывать кому-то…
Этого почти достаточно, чтобы простуда переросла в чуму.
