На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина

Рихард вспомнил слова генерала Кортена и, когда процессия во главе с Герингом миновала, последовал следом за ней в приемную, где оставил у адъютанта рейхсмаршала прошение о встрече. Затем отправился в бассейн, где плавал до изнеможения, пока не заболели руки.

Как Рихард мог остаться в Берлине сейчас? Когда он встретил столько русских работниц со знаком OST на груди, что казалось — скоро зарябит от них в глазах. Остарбайтеры были на каждой улице. В «команде мусорщиков» разбирали завалы, оставшиеся после налетов, мелькали в окнах домов, когда вставляли стекла, либо просто шли рядом с тротуаром по проезжей части, возвращаясь из бакалейных лавок с покупками для своих хозяев.

Интересно, все они так же ненавидят немцев, как ненавидит их Лена?

Мысль, в момент отрезвляющая и отгоняющая тоску куда-то на задворки души. Заставляющая вспомнить о том, что всем его планам о будущем никогда бы не суждено было сбыться. Потому что нужно было только ему одному. Потому что только он думал о будущем здесь, в Германии. Ленхен же думала о будущем в Советской России. И Рихард не был его частью. Теперь он вспомнил об этом. Поэтому она никогда не говорила о будущем и не строила планов. Для нее существовало рядом с ним только настоящее, только «здесь и сейчас», как постоянно говорила Ленхен. Потому что в ее будущем для него не было места.

К удивлению Рихарда, сверток с одеждой и флаконом духов лежал на том же самом месте, где был оставлен — под запасным колесом. Он нашел его без труда, когда вернулся в гараж виллы, подтверждая вчерашнее воспоминание. Одежда сохранила запах кожи Ленхен, и он с трудом удержался, чтобы не поднести к лицу платье и вдохнуть этот почти позабытый аромат — смеси запаха мыла и кожи. Испугался на миг, что это сделает дыру в его душе еще больше. И зачем только ему попалась вчера эта фройлян с этими знакомыми духами?

Какого черта Ленхен тогда осталась в Розенбурге? Вряд ли из-за него — ведь за эти два месяца она не написала ему ни строчки. Разве так ведут себя, когда хотят вернуть былое расположение? Значит, что-то другое задержало ее в Розенбурге, но что именно? Ведь у нее были все возможности скрыться сразу же после того, как взяли связного. У нее была на руках не только кенкарта, но и райспасс. Он оставил ей карточки на питание и три тысячи марок — крупная сумма денег на сегодняшний день.

А потом вдруг Рихард вспомнил, что ему рассказывали о побеге поляка из Розенбурга. Тот угнал «опель» со станции, где Рихард оставил автомобиль. Значит, документы и деньги попали либо в руки поляка, либо их нашло гестапо при обыске, который провели перед тем, как вернуть «опель» владельцам. Последняя для Лены возможность сбежать исчезла вместе с поляком. Вот почему она оставалась в Розенбурге.

И никакой сентиментальности, чистой воды прагматизм…

Рихард признавал разумом, что наказание, которое Лена несла сейчас в каком-то исправительном лагере, было совершенно заслуженным. Она участвовала в покушении на высокопоставленного офицера СС и в других диверсиях против рейха, шпионила в пользу Англии, выведывая у него данные. Но сердце никак не успокаивалось, все ныло и ныло в груди. До сих пор не желало верить очевидным фактам, как требовал того разум. Наверное, поэтому он вдруг решился на то, что никогда не пришло бы в голову прежде…

Уже через пару дней Рихарда вызвали на прием к Герингу. Он ждал этого вызова как школьники ждут экзамена, и сейчас чувствовал, что у него даже ладони потеют от волнения. Он не любил привлекать для решения вопросов связи и особенно «скакать через головы». Ему казалось, что это не совсем верно. Но иначе просто не мог, потому что знал — если этот вопрос не решит рейхсмаршал, то ему никогда уже не будет суждено подняться в небо.

Рихарда не сразу приняли. Адъютант сверился со списком посещений и указал на диван в приемной, извинившись за задержку — утром совещание затянулось дольше запланированного, потому весь график сдвинулся. Рихарду пришлось скучать в приемной более часа, прежде чем его пригласили в кабинет предстать перед рейхсмаршалом. Геринг выглядел энергичным и радостным, несмотря на то что уже успел отработать почти весь день. Он еще раз принес свои соболезнования по случаю смерти дяди Рихарда (от Геринга в день кремации пришла телеграмма за личной подписью), а потом стал вспоминать, как они служили в эскадрилье, и каким хорошим товарищем был Генрих фон Кестлин. Рихарду это показалось хорошим знаком — все шло к тому, что он выйдет из этого кабинета чуть ли не прямиком на фронт. И он хотел бы вернуться именно на Западный фронт, чтобы вступать в схватку с томми и янки. С русскими Рихард по-прежнему не хотел воевать, чувствуя странное ощущение вины и собственной неправоты. А еще недовольства собой за эту слабость.

Чувство к русской сделало его слабым. Но он всегда полагал, что эта слабость проявлялась рядом с ней. Он ошибался. Эта слабость по-прежнему сидела где-то в глубине его души.

Рихард посмотрел на рейхсмаршала и вдруг вспомнил, что говорили о Геринге, помимо слухов о его стремлении к роскоши и невероятных размеров самолюбования, которые так любили высмеивать порой со сцены кабаре украдкой от ушей гестапо. «Второй человек после Гитлера в рейхе», так называли его до недавних пор. Такой же всемогущий, как и сам фюрер. Для него не существовало слова «Нет», никто и никогда не посмел бы отказать ему.

— Значит, вы пришли ко мне с просьбой, господин майор, — произнес Геринг тем временем, вставая из-за стола и направляясь к шкафчику, где за створками скрывался бар. — Позвольте я угадаю, с какой…

Гадать тут даже не следовало. Рихард понимал, что рейхсмаршалу уже доложили о его положении и отчаянном желании вернуться на фронт. И так же он понимал, что другого шанса у него не будет.

Второй человек после Гитлера в рейхе…

— На самом деле, у меня две просьбы, господин рейхсмаршал, — вдруг неожиданно даже для самого себя произнес Рихард. Словно снова со всего размаху бросился в ледяную воду озера в Розенбурге, которая обжигала холодом до самого нутра.

— Интригуете, — протянул как-то игриво рейхсмаршал, наливая по бокалам коньяк. — Давайте сразу ко второй. Потому что первую я точно знаю.

Как изложить эту странную со стороны офицера люфтваффе просьбу, которую любой нацист должен воспринять как оскорбление рейха и его идеалов? Только максимально коротко и аккуратно. Избегая любого намека на иное преступление против рейха, кроме чистоты арийской крови.

— Есть одна женщина…

Геринг с такой силой вдруг хлопнул дверцей шкафчика, что шнуры на его мундире качнулись от порыва воздуха. Рихард приметил, что второй бокал так и остался стоять внутри, и насторожился.

— Если бы вы воевали в воздухе так смело, как обращаетесь ко мне с просьбами вступиться за ваших женщин, мы бы давно растерзали бы британцев и американцев в пух и перья! И мне не пришлось бы краснеть перед фюрером за вас! — раздраженно произнес рейхсмаршал, в момент переходя из благодушного настроя в агрессивно-злой. — Но нет! Люфтваффе, похоже, способно на подвиги только в постели.

Это было прямое оскорбление не только самого Рихарда, но и его товарищей, в том числе и тех, кто отдал свои жизни, совершая порой невозможное ради рейха. Он не сумел удержаться и резко вскочил на ноги, готовый возразить на это оскорбление. Но Геринг не дал ему такой возможности.

— Да-да, я знаю-знаю, вы делаете все, что можете и даже то, что не можете! Но почему томми вовсю хозяйничают в небе над Германией?! Почему я должен всякий раз выслушивать упреки моего фюрера за то, что вы позволяете им это?! Сколько еще мы должны потерять невинных жителей прежде, чем вы поймете, что ваш долг не допустить томми даже на границу Франции?! Сначала томми вытеснили вас как птенцов с неба Африки, а потом и погнали с Сицилии.

Рихард вспомнил о том, что происходило в Тунисе и на острове, и почувствовал, что с трудом сдерживает свою ярость при этих несправедливых упреках. Даже глаз стал дергаться, выдавая его нервозность. Но прежде чем он открыл рот, чтобы отразить эти укоры, Геринг вдруг снова сменил гнев на милость. Так неожиданно для Рихарда, что тот только моргнул удивленно, пытаясь обуздать свои эмоции и не выдать своего обескураженного состояния сейчас.