На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Но и с Цоллером его ждала неудача. Как выяснил в ходе телефонного разговора Рихард, тот был неожиданно направлен в Остланд в конце июля на замену погибшего под Могилевом начальника отдела местного управления гестапо. Странное назначение, на взгляд Рихарда. В настоящее время, когда на днях на всю страну прогремела новость о том, что местные бандиты убили гауляйтера Белорутении [99], такой перевод казался скорее наказанием, чем повышением по службе. И Рихарда это очень настораживало.
Теперь оставалось только жалеть, что в свое время Рихард не пожелал заводить близкого знакомства ни с кем с Вильгельмштрассе или из дворца Шуленбургов [100]. Такие связи сейчас очень бы пригодились. Он подозревал, что такие знакомства были у матери. Например, она свободно общалась с Маргеритой Шпеер, женой «нового фаворита Гитлера», как называла его баронесса.
Но беспокоить мать по этому поводу Рихард не хотел. Во-первых, он не хотел, чтобы мама «светилась» перед СС расспросами об узнике исправительного лагеря. А во-вторых, если говорить откровенно, он сомневался, что она стала бы привлекать свои связи для того, чтобы узнать о судьбе Лены, на фоне того открытого разговора в Розенбурге. Иногда Рихарду приходило в голову даже, что мама наоборот была рада тому, как сложилось все в итоге. Честь семьи была спасена чужими руками — это ли не благо? Собственная совесть при этом совершенно чиста. А потом Рихард тут же одергивал себя, злясь на себя, что так думал о матери. Дядя Ханке был бы в ужасе от подобных подозрений.
— Фон Ренбек! — вырвал Рихарда из мыслей голос Генриха Витгенштейна, который стоял у его столика с бокалом в руках. Рихард с удивлением заметил, что пока он сидел, задумавшись, зажженная сигарета, которую он так и не поднес к губам, успела погаснуть, а на окнах опустили темное полотно светомаскировки.
— Что-то случилось? — встревоженно нахмурился Витгенштейн, когда Рихард поднял на него взгляд. — Была комиссия? Была, я вижу по лицу. Мне жаль. Пойдете на перекомиссию?
Они оба знали ответ, который можно было не озвучивать вслух. Потому что понимали — для тех, кто уже ощутил свободу полета, едва ли была привлекательна жизнь на земле. Особенно сейчас, когда воздушная борьба разворачивалась уже над их страной, и каждый летчик был на счету.
Оказалось, что Генрих недавно приехал в Берлин из Ставки, где получил Дубовые листья к своему кресту из рук Гитлера. Он как раз собирался отпраздновать это событие здесь, в «Кемпински» и подошел пригласить Рихарда к их столику, когда заметил его, одиноко сидящего в зале. Отказываться было бы невежливо, тем более, часть сидевших за столом Генриха летчиков он хорош знал. Например, Вальтера «Нови» и Гюнтера Ралля [101], с которыми служил на Восточном фронте в начале года. Как выяснилось, они тоже имели повод праздновать в этот вечер — оба получили вместе с Генрихом награды из рук фюрера.
— Заодно отметим ваше повышение, господин майор фрайгерр фон Ренбек, — провозгласил Витгенштейн, разливая шампанское, которым начинали вечер. — Пусть известие о следующем вы встретите на летном поле!
— Не берите в голову решение «белых халатов», — сказал после тоста Ралль Рихарду, постучав себя по золотому нагрудному знаку «За ранение». — Я слышал вашу историю, фон Ренбек, и она чертовски напоминает мою за некоторыми исключениями. Я не рассказывал вам, как познакомился с моей женой Гертой? Она была моим лечащим врачом в госпитале, куда уложили меня проклятые «красные» в ноябре 1941-го. Сбили где-то между Таганрогом и Ростовом. Я еле дотянул до наших. Садился аварийно, и как результат — перелом позвоночника в трех местах. Все до единого мне твердили, что я отлетался. Более того — я никогда не встану на ноги. Но посмотрите на меня! Я не только вернулся в полк, но и с успехом доказал, что меня рано списывать в инвалиды — получил Рыцарский крест всего черед два месяца после возвращения. Не сдавайтесь, фон Ренбек, золотой знак — еще не черная метка.
— Теперь я понимаю, что вас задержало в госпитале почти на год, Ралль. Признайтесь честно — вы просто не желали покидать так быстро своего лечащего врача, пока не уговорите ее выйти за вас замуж, — пошутил один из летчиков, и все дружно рассмеялись этой шутке.
— Выпьем тогда за любовь, господа! — воскликнул под этот дружный смех другой, вскакивая на ноги. — И за чудеса, которые она приносит в нашу жизнь!
Рихард неосознанно при этом тосте коснулся кармана мундира, где лежала хрупкая фигура балерины. Он хотелось бы поверить в чудеса, но пока что-то выходило все наоборот — судьба ставила на его пути сплошные преграды, словно проверяя на его прочность. И буквально раздирала его на куски каждым прожитым днем, который становился очередной иглой, загоняемой ему куда-то под кожу.
Тот вечер Рихард помнил кусками, позволив себе заглушить тянущую боль алкоголем. Хотя бы один-единственный вечер не думать ни о чем, а просто отпустить все от себя на время. Он еще помнил, как зал наполнился тщательно причесанными немками в вечерних нарядах (кажется, он даже встретил Мисси, с которой попросил его познакомить «Нови»), и как на площадке у сцены начались танцы под оркестр, который всегда был хорош в «Кемпински». В зале царили гомон голосов и смех на фоне музыки. Суетились по залу кельнеры, разнося на подносах напитки и закуски. Пусть меню уже не было таким разнообразным, как в прошлом году, но алкоголя было предостаточно. Наверное, чтобы люди пьянели быстро и не думали ни о чем другом. Особенно о том, что ждало их за этими стенами.
Рихард помнил, что за столом обсуждали положение дел на фронте (но очень коротко!), разницу между русскими и пилотами-союзниками (британцы более агрессивны и напористы, а русские более хитры), бои, в которых приходилось бывать. В основном, предпочитали вспоминать забавные истории из фронтовой жизни, но поднимали бокалы и за тех, кого уже успели потерять. Для Рихарда это было тяжело вдвойне. Ему казалось, что он предает своих товарищей, которые гибнут в попытках не допустить британцев бомбить Германию, пока он прохлаждается в Берлине. Его денщик Франц, все еще ожидающий возвращения Рихарда по полк, то и дело писал о потерях.
А вот как за их столом оказались очаровательные собеседницы, он почти не помнил. Словно отвлекся на какое-то мгновение, а когда вернулся, девушки уже сидели за столом или настойчиво уговаривали летчиков пойти танцевать. Одна из них, красивая худая блондинка в платье цвета крови, заняла место рядом с Рихардом, отчего ему постоянно приходилось наклоняться к ней, чтобы поговорить с Раллем, сидящим теперь по другую сторону от соседки Рихарда. Каждый раз, когда он делал это, то невольно ощущал запах ее духов. Это были те самые духи, которые он когда-то купил в магазине на Шарлоттенбургском шоссе вместе с платьем, жакетом и сумочкой. Рихард узнал бы этот аромат из тысячи других, потому что сам подбирал запах. «Легкий и воздушный», как охарактеризовала его продавщица, одобряя выбор Рихарда, этот аромат был непохож ни на какой другой. И сейчас, вдыхая этот аромат, он вдруг вспомнил, где лежат эти вещи, наверное, по-прежнему хранившие ее запах. А еще какой Ленхен была невероятно красивой и элегантной в этом наряде на улочках Орт-ауф-Заале, и как на нее смотрели мужчины на празднике.
Да, действительно, ее волосы стали короче, пока он был на фронте. И Ленхен тогда распустила их по плечам, подвязав лентой. Ее глаза сияли, а сама она буквально светилась от радости, когда они были на празднике. Когда она улыбалась, то становилась невероятно красивой. Он всегда был готов на многое, чтобы она была счастлива. Даже станцевал для нее шупплатлер, как какой-то деревенский парень. Лишь бы она смеялась. Лишь бы ее глаза сияли от восторга. Как тогда, в Орт-ауф-Заале.
При это воспоминании хотелось выпить как можно больше в надежде, что алкоголь зальет эту бездонную дыру в душе. Как можно наполнить что-то без дна? Так тоску и горечь от собственного бессилия ничем нельзя было даже на время закрыть. А алкоголь был лишь временным средством, которое только делало все хуже, когда безжалостно вталкивало в реальность после забвения нескольких часов.
