На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Рихард знал. Видел неоднократно, как разбивались при посадке даже самые опытные пилоты. Особенно если самолет был поврежден. Если можно так сказать, было везением, что самолет ударялся о землю и разваливался на части. Но чаще всего такие посадки оборачивались ужасной смертью в огне. И теперь ему было неловко за свои эмоции при известии от смерти Ротбауэра.
Он задумался, вспоминая подобные ужасные посадки, свидетелем которых был сам, и вздрогнул, когда где-то в комнатах квартиры раздался глухой звук, будто что-то упало. Само Провидение сейчас подсказывало ему, как плавно перевести разговор, чтобы узнать, не здесь ли Ленхен. Но фрау Ротбауэр разочаровала его ответом — служанка в доме была всего лишь одна и за няню для детей, и за горничную, и за кухарку.
— Зигфрид после ранения стал слишком нетерпим к русским, — рассказывала фрау Ротбауэр. — Я давно хотела взять восточную работницу в дом, потому что у нас большинство знакомых довольны ими во всем. Тем более, их можно было взять сразу несколько и дешево. Но Зигфрид сказал, что не потерпит рядом никого из этих животных. Мол, ему хватает их и на работе. Только после Рождества я сумела уговорить его взять Мусю. Когда наша немецкая прислуга взяла расчет, испугавшись налетов.
— А в вашем загородном доме? — предположил Рихард, и немка рассмеялась с какой-то злой ноткой.
— Мы с мужем из простых семей, господин гауптман фрайгерр фон Ренбек, — произнесла она, подчеркнув особо его бывший титул и аристократическую приставку к фамилии. — Фюрер дал нам то, что мы имеем сейчас. Никаких загородных домов у нас нет. Впрочем… впрочем, кажется, этой зимой Зигфрид купил небольшое шале где-то в Австрии. Он любит…любил охоту. Это была бы его личная вотчина для отдыха от трудов в рейхсминистерстве. Я не особо вдавалась в его дела скажу честно.
Рихард заметил, что ей не нравится разговор, но он не мог не спросить, не подскажет ли она, где конкретно располагается это шале. Если фрау Ротбауэр и удивилась этому вопросу, то ничем не выдала своих эмоций.
— Я полагаю, лучше посмотреть это в записях Зигфрида. Сама я еще не разбирала его кабинет. Решила, что разберусь со всем эти позднее. Если вам так важно, то предлагаю взглянуть на бумаги вместе. Полагаю, что теперь можно.
С этими словами фрау Ротбауэр повела Рихарда за собой в глубину квартиры, где подальше от детской и других комнат располагался кабинет ее мужа. Двери были закрыты на ключ, что объяснило Рихарду последнюю фразу фрау Ротбауэр. Было видно, что она колеблется прежде, чем распахнуть дверь в обитель мужа, закрытую для всех, кроме владельца.
— Зигфрид не любил, когда посторонние заходили в его кабинет, — пояснила она, поймав взгляд Рихарда. — Это была только его комната. Я редко бывала здесь.
Рихард сразу же заметил ее, несмотря на полумрак, царивший в кабинете. Почему-то так получилось, что он встретился глазами с ее взглядом, едва шагнул вслед за фрау Ротбауэр в комнату. И он был благодарен Провидению, что хозяйка направилась к задернутым шторам, чтобы пустить дневной свет в кабинет, а потому не видела его лица. И у него было немного времени, чтобы совладать с эмоциями, захлестнувшими в первые секунды.
Это всего лишь картина. Потускневшее от времени полотно, но, на удивление, сохранившее местами яркость красок. Например, глаза все так же были небесно-голубыми. Они смотрели с такой нежностью и любовью, что казались живыми…
Но у него захватило дух при виде этого лица, нарисованного так мастерски, что Лена казалась живой. Это было просто невыносимо — находить всего лишь ее изображение, а не ее саму. Потому что ни фотокарточки, ни портрет, ни воспоминания не могли заполнить той пустоты, с которой он очнулся в госпитале на Сицилии. Только сны на время заполняли эту дыру. Но после них становилось только хуже…
Портрет Мадонны был не дописан мастером. Рихард заметил, что художник не проработал складки на покрывале на голове женщины, а у ребенка, прильнувшего к матери, не прорисованы пальчики рук и ног и пряди светлых волос. В комнате были и другие работы, более прекрасные, чем эта недописанная картина — изумительные пейзажи и охотничьи натюрморты. А эта картина была всего лишь наброском, недоделкой. Но именно она висела на самом видном месте в кабинете. Ее было хорошо видно как от входа, так и с места за дубовым столом, так и в кожаном кресле у окна возле минибара. И теперь Рихард понимал, почему мама была так уверена, что Лене не угрожала смерть от рук Ротбауэра.
Мадонна была невероятно похожа на Лену. Словно именно она служила натурщицей для этого портрета. А еще она казалась живой. Не такой, как на черно-белых фотокарточках. От нее исходил тот самый свет, который он часто видел в Лене. И Рихард понял, что заберет эту картину отсюда. За любые деньги. Этот портрет не должен остаться в жилище оберштурмбаннфюрера.
— Не обращайте внимания на пыль, — извиняющимся тоном произнесла фрау Ротбауэр. — Как я уж сказала, Зигфрид не любил, когда входили в его кабинет. Даже уборку делали только в его присутствии. Ключ он забирал с собой, поэтому комната бывала не убрана месяцами. А в этот раз нам просто было не уборки, сами понимаете…
— Значит, господин оберштурмбаннфюрер так ни разу не возвращался в Германию из России за это время? — переспросил потрясенный этой новостью Рихард.
— Нет, — с горечью сказала фрау Ротбауэр. — Я была так рада, когда ему предложили возглавить отдел в рейхсминистерстве. Зигфрид сказал, что теперь всегда будет в Берлине, рядом с нами. И он был так разочарован той поездкой в Остланд в июле, так рвался домой. Говорил, что постарается вернуться как можно скорее в этот раз, что проведет в Рига-штадте не больше месяца. Но потом он вдруг написал, что вернется не раньше сентября. А затем случилась эта поездка под Ленинград…
Значит, выходило, что Лена так и осталась в лагере, куда ее поместил Ротбауэр. И искать надо было именно в исправительных лагерях, а не в доме погибшего эсэсовца. Если, конечно, он все-таки решил «перевоспитать» русскую по «совету» мамы.
Уходя из квартиры Ротбауэра, Рихард не забыл заговорить о продаже картины. Пенсия была немаленькой, но при нынешней инфляции ее размер был недостаточен, чтобы жить без нужды. Он подозревал, что скоро все эти картины и предметы искусства, которые оберштурмбаннфюрер, пользуясь положением, привез из России, пойдут на продажу и скорее всего ниже реальной стоимости.
— Покажите ее оценщику и напишите мне сумму, которую сочтете нужной, — попросил Рихард женщину, но ему показалось, что она уже не слушает его, погруженная в свои мысли. Он потом жалел, что не догадался попросить ее просмотреть записную книжку мужа на предмет знакомств с комендантами лагерей. Потому что не подозревал, что их такое количество, а сами они разбросаны не только по Германии, но и по оккупированным территориям. И это только лагеря, с заключенными за преступления против рейха.
— Мы, конечно, можем попробовать узнать по своим каналам, в каком из лагерей Германии находится ваша знакомая, господин гауптман, — сообщил Рихарду Удо Бретвиц после того, как показал на карте страны примерное расположение исправительных лагерей. Он обозначал все, которые знал, но сразу предупредил, что не знает, куда именно отправляют заключенных-женщин. По слухам, теперь не было раздельных исправительных лагерей, как это было когда-то в конце тридцатых годов.
— Это займет время — месяц или два, если не больше. Сколько времени она находится в лагере?
— Подозреваю, что с июля месяца, — ответил Рихард, и Удо покачал головой с явным сомнением в глазах.
— Смерть эсэсовца означает, что она, скорее всего, перешла в разряд обычных заключенных. Не думаю, что прошлая привилегированность сослужит ей добрую службу у остальных заключенных. Кроме того, непонятно, за какое преступление ее отправили в лагерь. Если это было покушение на жизнь или даже против чистоты расы …
— Я знаю, что ей грозит тогда, — проговорил глухо Рихард, вспоминая текст брошюры от арбайтсамта. — Я отдам любые деньги. Только скажите, сколько нужно.
