Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
К моему счастью, обед не затянулся надолго. Хорошо, что даже в таких обстоятельствах мы нашли возможность почтить Цезаря, но сами пиры в последнее время радости не приносили. Гости быстро разошлись по палаткам, никто из них не захотел задержаться у кромки воды.
А вот мы с Антонием остались — стояли рядом на берегу и смотрели на наш запертый в гавани, как стадо в загоне, флот. Он был отчетливо виден в лунном свете.
— Ты сегодня держался хорошо, отвечал по существу, — промолвила я. — Но все-таки жаль, что нельзя обойтись без подобных собраний.
Он тяжело вздохнул, сбрасывая маску веселого и уверенного в себе человека.
— Если мы не будем этого делать, поползут совсем дурные слухи. Они станут говорить… ох, одним богам ведомо, до чего они договорятся. Я обязан регулярно появляться перед людьми, чтобы успокаивать их.
— И слушать?
— Да. Внимательно слушать все, что они говорят. И особенно то, чего не говорят.
— Мне кажется, последнее сегодня звучало громче.
— О да, я уловил это настроение. Всеобщая неуверенность, страх, паника. Ничего хорошего. — Он обнял меня за талию. — Ты так похудела. Надеюсь, не заболела? Хорошо себя чувствуешь?
— Хорошо, — солгала я. Не стоит добавлять ему беспокойства. — Ты просто давно не обнимал меня и забыл, какая я стройная.
Он не прикасался ко мне, придерживаясь воздержания, что потрясло бы Октавиана. Когда сокрушен дух, притупляются и плотские желания.
— Я бы никогда этого не забыл, — возразил он. — Не думай, что мое отношение к тебе может измениться.
Я откинула голову назад и прижалась затылком к его руке, давая понять, что ничего подобного в виду не имела.
— Я знаю.
Священный месяц июль миновал, наступил секстилий — такой же знойный и душный. Запасы продовольствия продолжали таять, положение становилось все хуже и хуже. Каждый день в лагере и на кораблях умирали люди. Грязные ленивые волны мерно стучали в борта судов, отбивая зловещий ритм. Вода была нечистой, потому что все отходы и нечистоты сбрасывались за борт, в застойный залив. Корпуса судов покрывались водорослями и слизью, неподвижные весла становились насестами для птиц. Возникало опасение, что, если в ближайшее время мы ничего не предпримем, корабли станут непригодны для плавания.
Антоний часами разглядывал карты и читал донесения, но иногда прерывался и отрешенно смотрел куда-то в пространство. Разговаривали мы мало: узники, обреченные на бездеятельность, со временем исчерпывают темы для бесед.
Хорошее самочувствие ко мне не вернулось. Возможно, меня коснулась та же хворь, что изводила солдат, но я старалась, чтобы Антоний ни о чем не догадался. Только когда он отправлялся на позиции, я позволяла себе лечь на походную койку, завернувшись в простыню. Даже в жару меня пробирал озноб.
Хармиона опускалась на колени возле кровати, приглаживала мне волосы, протирала лицо влажной тряпицей.
— Мы ничего не скажем императору, — говорила она, подмигивая.
— Никогда, — отвечала я.
Он не должен знать!
Ближе к концу секстилия, вместе с переменой погоды, переменился и Антоний. Он словно разогнал темные тучи и предстал в прежнем обличье, усилием воли вытащив себя из болота подавленности.
— Время пришло, — мрачно заявил он однажды ночью.
Все остальное было прежним: так же мерцали лампы, так же бурчало в желудках, так же стояли защитные рубежи. Почему же именно сейчас?
— Я соберу военный совет, — продолжил он. — Нельзя тянуть до бесконечности. Хватит! Все!
Мертвая точка была пройдена, и Антоний решил действовать. Хорошо, если его решение окажется мудрым.
— Да, — мягко сказала я и подошла к нему.
Я обняла его за плечи, и он чуть не подпрыгнул от неожиданности, поскольку в последнее время мы прикасались друг к другу очень редко. Когда он взял мою руку в свою, это было почти незнакомое ощущение.
— Думаю, надо прорываться морем, — просто сказал он. — Все сухопутные пути слишком опасны.
— Морем?
Я считала, что этот путь ничуть не лучше.
— На море мы можем спастись, — повторил Антоний. — А на суше — нет.
— Спастись?
Вот, значит, до чего дошло: нам приходится думать о спасении. Мой голос выдал разочарование.
— Ну, отступить, если тебе так больше нравится, — буркнул он.
— Стоило ли собирать огромную армию и такой флот, чтобы не использовать их? — горестно воскликнула я.
Мне это казалось безумным расточительством.
— Армия и флот уже не те, что были вначале, — напомнил мне Антоний. — Если бы мы использовали их раньше… — Он тяжело вздохнул. — Теперь все изменилось. Худшее преступление, что может совершить командир, это вступить в сегодняшнее сражение со вчерашними войсками.
— Да, конечно.
Надо полагаться на его опыт. Не стоит усугублять уже сделанные ошибки новыми.
— Если бы нам удалось увести большую часть флота в Египет и там перегруппироваться… — Антоний размышлял вслух. — Последователи Помпея проделывали такое не раз и не два.
Однако это означало потерю армии. И потерю инициативы: тот, кто бежит, превращается из охотника в добычу.
Об этом я предпочла умолчать.
— Итак, Египет станет ареной боевых действий, — вырвалось у меня.
Мне это не нравилось. Неужели Октавиан будет преследовать нас до наших берегов? Я не хотела, чтобы война перенеслась в мою страну. Чтобы не допустить такого поворота событий, Потин в свое время убил Помпея.
— Нет-нет, — поспешил разуверить меня Антоний. — В Египте мы лишь восстановим силы.
— А не лучше ли нам сразиться с врагом здесь, в Греции? — Я думала о том, как уберечь Египет. — Твоя армия цела, а Канидий — хороший полководец.
— Мы не можем сражаться, если они не нападут на нас. В лучшем случае мы сумеем уйти.
— Но зачем Октавиан привел сюда огромную армию, если не хочет сражаться?
— Порой случаются и более странные вещи.
Антоний встал, взял мои руки в свои и взглянул на меня так, как не смотрел очень давно.
Он засиделся у карт допоздна, и уже миновала полночь. Лагерь затих, как залегший в спячку зверь. Антоний задул лампы и увлек меня в спальное помещение шатра. Уже возле кровати он взял мое лицо в ладони и прошептал:
— Прости, что я не уделял тебе достаточно внимания, моя самая драгоценная…
— Союзница? — Я не удержалась от шутки.
— Не смешно. — Антоний наклонился и поцеловал меня.
— Не смешно, — согласилась я, обвивая руками его шею. — Прости меня.
— Похоже, нам обоим есть что прощать, — промолвил он, увлекая меня на постель.
