Евгения Марлитт - Совиный дом
Глаза барона все еще не отрывались от лиловой портьеры, когда появился Пальмер и с элегантностью придворного подошел к нему.
— Позвольте мне также, барон, — начал этот изысканный господин с сединой на висках, — приветствовать вас на родной земле. Ваше отсутствие так чувствовалось в придворном салоне, что мы не можем не прийти в радостное возбуждение, увидя вас снова!
Барон с неподвижным лицом слушал его и с высоты своего роста надменно смотрел на говорившего. «Какая типично мошенническая физиономия» — думалось ему при взгляде на смуглое лицо с темными дерзкими глазами под густыми бровями.
— Премного обязан, — холодно отвечал он, и глаза его перешли с маленького человека на яркие картины.
— Как вы находите ее высочество, господин барон? — Пальмер придал своему голосу грустное выражение. Видя, что собеседник так погрузился в рассматривание живописи, что, казалось, не слышал вопроса, он добавил: — Зима пройдет тихо, потому что она умирает… А потом…
Лотарь обернулся и посмотрел на говорившего.
— Что потом? — спросил он с таким выражением, что Пальмер не решился продолжить. — Что потом?
В это мгновение доложили, что экипаж подан, и Нейгауз прошел мимо Пальмера, не настаивая на получении ответа.
С бледным лицом сел он напротив герцогской четы.
Экипаж помчался по прекрасно ухоженной дороге в душистый еловый лес. Герцогиня, одетая в темно-красное шелковое платье, подчеркивающее болезненную желтизну ее кожи, все-таки казалась полной радости, жажды жизни, под приоткрытыми бледными губами блестели мелкие белые зубы, глаза из-под простой, отделанной только красной лентой шляпы внимательно смотрели в густую чащу ветвей, грудь поднималась и опускалась, как будто каждый вдох был для нее целительным.
«Конечно, умирает… — думал Лотарь. — А потом, потом?..».
Герцог, сидевший рядом с супругой, казался всецело погруженным в рассматривание живой изгороди леса, тянувшейся вдоль дороги.
Потом!.. Барон Лотарь слишком хорошо знал всем известную тайну: у нее были крылья, и она долетела и до его дома.
Он не удивился, когда узнал о страсти герцога: он видел ее приближение и сжимал кулаки, когда впервые услышал имя правителя рядом с ее именем…
Ее высочество начала весело болтать; она безостановочно говорила о Клодине, и Лотарь должен был отвечать, хотя готов был зажать ей рот.
За ними катилась коляска, в которой ехала старшая придворная дама, фрейлина Катценштейн; рядом с этой добродушной женщиной сидел Пальмер и кисло-сладко улыбался, думая о том, что герцог слишком уж поспешно направляется в Совиный дом.
Экипажи внезапно остановились, Пальмер наклонился, и его улыбка сделалась еще более кислой: на некотором расстоянии от них рядом с герцогским экипажем стояла коляска Нейгауза, Пальмер узнал ее по вороным лошадям и желтой с черным кокарде кучера.
Барон Нейгауз вышел и подал герцогине что-то белое, украшенное голубыми лентами, — это был его ребенок.
— Ах, это фрау фон Берг с малюткой принцессы Екатерины, — сказала фрейлина и взяла лорнет. — Вот несчастное жалкое существо. Мне жаль бедную Берг.
Пальмер снова откинулся на спинку сиденья, не отвечая на последнее замечание. Он продолжал улыбаться: «Как все это по-деревенски мило!»
Наконец, лошади тронулись, и экипаж Нейгауза проехал мимо них. Маленький черный человек с преувеличенной учтивостью поклонился сидевшей в нем женщине под пестрым зонтиком. Она держала ребенка на коленях, и ее серо-голубые глаза странно вспыхнули при виде его.
— Она все еще красива, — проговорила фрейлина, довольно сдержанно отвечая на поклон фрау фон Берг. — И, Боже мой, не может же она быть вечно молодой!.. Погодите, Пальмер, впервые я ее увидела тринадцати лет в Баден-Бадене у графини Шамбор. Потом она приехала со своим старым мужем в резиденцию и говорила, что для нее полезна перемена воздуха, — легкая насмешка скользнула по добродушному лицу старой дамы. — Я не хочу сказать о ней ничего дурного, но очень коротким было время ее блеска: через год герцог женился и с этого времени сделался примернейшим супругом.
— О глубокоуважаемая, его высочество всегда следовал по стезе добродетели, как и теперь, как и в это самое мгновение; кто же может в этом сомневаться?
Старая дама пристально взглянула в смеющееся лицо соседа, и краска недовольства покрыла ее щеки.
— Оставьте свой сарказм, Пальмер! — воскликнула она. — В том, что вы подозреваете, нет ни искры правды. Клодина Герольд…
— Ах, можно ли сказать что-нибудь против Клодины Герольд, чистейшей из чистейших женщин? — возразил он и поднял шляпу над своей лысеющей головой.
Госпожа фон Катценштейн еще сильнее покраснела и закусила губу: «Этот Пальмер настоящий вьюн, которого никогда не поймаешь, Мефистофель, Тартюф…» В своем гневе она не могла найти достаточно сильных выражений для ненавидимого всеми любимца герцога.
— Вот мы и приехали, — между тем сказал он, указывая рукой в узкой перчатке на расстилавшуюся перед развалинами лужайку, где песочные дорожки казались кружевом, наброшенным на темно-зеленый бархат. Над башней, выступавшей из густых вершин деревьев, вились и сверкали на солнце, как серебряные блестки, голуби Гейнемана, а сквозь низкие ветви кустов пестрели садовые цветы. — Действительно, многоуважаемая, этот Совиный дом — настоящая идиллия, уголок, будто нарочно созданный для того, чтобы мечтать в нем о будущем счастье.
8
На площадке пристройки звучал смех, но не тот гармоничный смех, который срывается обычно с прелестных женских уст, а несколько слишком громкий, но такой светлый, что усердно писавший в колокольной комнате человек прислушался, и тихая улыбка расцвела на его сперва выразившем недовольство лице.
Как уверенно, честно и здорово звучал этот смех, и так смеялась Беата, эта «варварская женщина». Ее смех странно привлекал его, напоминая лесной ключ, который бежит по камням и обрывам… Замечательный смех! Он снова взялся за перо, но смех все еще продолжал звучать в его сознании.
Внизу, в тени старого дуба, Беата вытирала слезы, вызванные приступом веселости. Она сидела рядом с Клодиной на скамейке, красиво устроенной Гейнеманом из грушевых стволов, и учила ее шить на машинке. Маленькая блестящая швейная машинка стояла, на зеленом столике, и прекрасные руки бывшей фрейлины старались совладать со сложным механизмом.
— Это так смешно выходит у тебя, Клодина, — смеялась Беата, — но, дорогое дитя, здесь давным-давно нет нитки, а ты продолжаешь шить с настоящим азартом! Смотри, вот она! Теперь хорошо.
