Евгения Марлитт - Совиный дом
Евгения Марлитт - Совиный дом краткое содержание
Евгения Марлитт
Совиный дом
не стоит пропускать эту страницу: тогда он узнает, что три романа, представленные в книге, открывают серию произведений, пользовавшихся необычайным успехом в конце прошлого — начале нынешнего века и совершенно не известных в наше время.
Их авторы (к слову, не только женщины, но и мужчины) — Е. Марлитт, Э. Вернер, Оливия Уэдсли, В. Дж. Локк и другие — обладали удивительным даром увлекательного повествования. «Дамскими романами» зачитывались, они становились «злобой дня» и многократно переиздавались в разных странах, но на русском языке долгие десятилетия практически не публиковались — ведь главной их идеей и содержанием было личное счастье человека, его достоинство и свобода.
Евгения Марлитт — яркая представительница этого направления в литературе. Ее романы «Златокудрая Эльза», «Совиный дом», «Тайна старой девы» и многие другие, в том числе те, которые вы держите в руках, полны очарования. Несложная фабула и как будто не очень стремительное развитие действия — но внимание читателя приковано к рассказу, к его живым героям и героиням, к событиям и даже поэтически написанным картинам природы.
В центре произведений — любовная интрига, и мы с захватывающим интересом следим за ее перипетиями, за всеми движениями чувств героев, они покоряют, волнуют нас, как свои собственные, может быть, уже забытые или еще не испытанные переживания… Прекрасные женщины Марлитт умны, а нередко и очень талантливы, мужчины — рыцарственно мужественны. Это всегда люди с сильным характером, и потому так яростен накал их страстей.
Писательница легко и естественно ведет свой рассказ, в ее стиле романтика неожиданно и свежо сочетается с трезвым слогом, а искрометное остроумие диалогов доставляет читателю истинное наслаждение.
Впрочем, секрет очарования романов Е. Марлитт не раскроет и более глубокий анализ, если бы мы захотели его провести. Недаром один из немецких журналов в 1867 году так отзывался о «Тайне старой девы»: «Этот роман не перестает привлекать читателя, и даже после десятикратного прочтения он все-таки не может объяснить себе своего неослабевающего интереса. При перечислении достоинств романа остается что-то неуловимое, чего мы не встречаем даже в самых лучших повествованиях. Видимо, по известным словам Гете, потому, что «в красоте, как и в гении, всегда есть необъяснимые тайны».
Итак, перед вами — «дамский роман». Откройте его, и вы не оторветесь от книги, пока не перевернете последнюю страницу!
Д. Вайнберг1
Во дворе поместья Герольдгоф Альтенштейн роскошно цвели сирень и боярышник; струи фонтана весело блестели под лучами майского солнца и шумно падали в каменную чашу, а на крышах конюшен и сараев громко чирикали воробьи. Все цвело, благоухало и шумело, казалось, сильнее, чем когда-либо, радуясь тому, что остается дома, на месте, а не выдворяется вон, подобно моли и паукам, потревоженным в старинных шкафах и сундуках. Да, в доме все выглядело плохо, почти как во время войны: стены были голы, и масса вещей лежала как попало на полу в столовой.
Все скопленное и сбереженное заботливыми хозяевами — белье, посуда, серебро, охотничьи принадлежности — все было выволочено сюда, чтобы затем рассеяться по разным уголкам света.
Как оскорбительно звучал среди старинной мебели и книг голос чиновника, однообразно выкрикивавшего «в первый раз, второй раз» и так далее. Казалось удивительным, что при звуках этого голоса, уверенного в своем праве, никто из рыцарей, погребенных в склепе под каменными сводами часовни, не стряхнет своего векового сна и не войдет с протестом, — ведь это они в былые времена смело сражались за сохранение нажитого или награбленного добра.
Но у последнего владельца Герольдгофа, перед глазами которого все расхищалось, кровь в жилах уже поостыла. Это был еще молодой человек с благородной, красивой наружностью, с лицом, одухотворенным мыслью. Сейчас он сидел в отдаленной комнате. Было тихо, лишь лиловые и белые цветы высокой сирени ударялись при дуновении ветра о стекла плотно закрытого окна и издалека долетали слабые звуки аукционного торга.
Господин Герольд фон Альтенштейн сидел за великодушно оставленным ему простым сосновым столом. Но ему, видимо, было не важно, на каком столе лежит его рукопись. Внешний мир не существовал для него, когда, погруженный в свои мысли, он покрывал страницы строчками мелких, разбегающихся букв. Только взгляд его прояснялся, когда цветущая сирень кивала ему в окно.
В комнате, прижавшись к окну, сидела еще маленькая белокурая девочка. Ребенок тоже был занят — своими игрушками, как отец рукописью. Малютка собрала в угол все, что принадлежало ей лично. Красивый расписной чайный кукольный сервиз был прислан доброй герцогиней; кукол со шлейфами она получала ко дню рождения или к Рождеству в длинных ящиках, на которых рукой тети Клодины было написано: «Маленькой Эльзе фон Герольд». Отец всегда читал ей эту надпись. Девочка сидела, окруженная своими богатствами, и пугливо поглядывала на дверь, через которую «злые люди» унесли последние картины и большие красивые часы.
Она успокоительно похлопывала ручонкой запеленутую куколку, лежавшую у нее на коленях, стараясь не шуметь, потому что папа всегда делал испуганное лицо, если она мешала ему писать. Она не вскрикнула, даже когда неожиданно раскрылась дверь, — только кукла полетела с колен на пол, а сама девочка вскочила, быстро перебирая ножками, подбежала к двери и с засиявшим личиком подняла ручонки к вошедшей даме.
Ах, она приехала, прекрасная тетя Клодина, которую девочка любила в тысячу раз больше, чем фрейлейн Дюваль, гувернантку, постоянно говорившую всем: «что за бедный дом, совсем не для Клары Дюваль». И она ушла, и была невежлива и неприветлива с папой, а малютка всегда вытирала щечки после холодных, противных поцелуев фрейлейн Дюваль.
Теперь девочку подняли прелестные руки, и тетя нежно поцеловала ее. Потом она, тихо шурша темным платьем из тяжелого шелка, подошла к писавшему и положила руку ему на плечо.
— Иоахим, — позвала она нежно и, нагнувшись, заглянула в его лицо. Он вздрогнул и с живостью встал со стула.
— Клодина! — воскликнул он с видимым испугом. — Сестренка, ты не должна была приезжать сюда… Смотри — я легко переношу это, не обращаю внимания, но как должна страдать ты, видя, что разоряется все, что ты любила. Бедное, бедное дитя, как больно мне смотреть на твои заплаканные глазки!
