Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
— О, если б вы видели мое положение тогда!.. Как иностранку, меня никто не понимал, и отправили сюда… Но я вам доскажу после; теперь нет сил!..
— Хм! Я тотчас узнал по полету, что это за птица! — сказал Несеев. — О каком же это супруге вашем Федоре Петровиче начал было он по-русски?…
Саломея невольно смутилась.
— Это он в насмешку мне говорил… мужа моего звали Теодором…
— Послушайте, мадам Ernestine, — сказал Несеев, я всему верю, что вы говорите мне, потому что нельзя не верить тому, кого страстно полюбишь… Но, однако ж, я верю на условиях… У меня квартира не так великолепна, но очень удобна… При вашем положении…
— А! да вы сами, сударь, злодей, в своем роде! — вспыхнув, вскричала Саломея, — злодей, который хочет пользоваться бедой несчастной женщины!..
— Да-да-да, — проговорил насмешливо Несеев, — так!.. за то, что я вам предлагаю приют от беды, которая вас ожидает, я — злодей?
— Подите вон! Не нужны мне ваши приюты!
— В таком случае, мадам la duchesse,[297] вас будут завтра допрашивать: кто вы, сударыня, такие и какие сношения имеете с мошенниками?
Несеев встал, сделал несколько шагов к двери, остановился и кинул на Саломею вопросительный взгляд, согласна она или нет? Но она гордо вскинула голову и показала ему двери. Он вышел.
IV
Возвратясь домой довольно поздно, Дмитрицкий уложил несколько пачек ассигнаций в шкатулку, надел длинный сюртук и бархатный фесик на голову и пошел к Рамирскому.
— Барин уж почивает, — сказал слуга.
— Дай мне взглянуть на него.
И Дмитрицкий, взяв свечу, тихо подошел к постели Рамирского.
— Сон спокоен и крепок… он улыбается во сне… он счастлив!.. И я счастлив, Федя, что доставил тебе этот сон. Спи с богом! — проговорил тихо Дмитрицкий, взглянув на Рамирского. И пошел к себе.
— Здесь он? — раздалось вполголоса, когда Дмитрицкий подходил слабо освещенным коридором к своему номеру.
— Здесь, — кто-то отвечал, — сейчас только приехал.
— Эгэ! Это что такое? — проговорил про себя Дмитрицкий, приостановись и видя столпившихся у дверей его номера полицейских чиновников с жандармами.
— Ну, идем на приступ, Несеев.
— Э, нет я вперед нейду.
— Э, трус!
— Отворяй!
— Вы стойте у дверей, и никого не выпускать! — кто-то прокомандовал тихо жандармам.
— Несеев? а! нечаянный знакомец!.. Так это по милости Саломеи Петровны! — проговорил про себя Дмитрицкий и, поворотив в другую сторону коридора, поспешно пробежал на заднее крыльцо. Выбравшись на маленький дворик, он вышел на улицу и крикнул стоявшим у ворот извозчикам:
— Эй! в Тверскую-Ямскую!
— Садись, господин! три гривенника! — отозвались они в один голос.
— Не по деньгам! четвертак, да и того не дам. — Садись, барин!
— Пошел живо!.. Поезжай прямо! — скомандовал Дмитрицкий, когда извозчик хотел поворотить по Тверской, — я еще заеду на минутку.
— Как же это: еще и заезжать за четвертак-то?
— Прибавлю!
Из улицы в улицу, из переулка в переулок, то вправо, то влево, Дмитрицкий подъехал, наконец, к воротам одного небольшого дома, соскочил с дрожек и вбежал в калитку. У входа в одно из надворных строений стояла тройка, запряженная в телегу.
В темных сенях Дмитрицкий столкнулся с кем-то, только что вышедшим из дверей.
— Это кто?
— Тришка, это ты?
— Кто ты такой?
— Поди сюда, — отвечал Дмитрицкий, взяв за руку встретившегося ему в дверях человека и отворяя двери.
— Ба, ба, ба, — проговорил, крякнув, известный уже нам Трифон Исаев, входя за Дмитрицким в покой, где какая-то старушонка, перекрестив лоб, ложилась уже спать.
— Узнал?
— Да это что за чудеса? откуда, господин?
— Теперь не время разговаривать, — отвечал Дмитрицкий, — поздно, я спать хочу, ступай, заплати моему извозчику у ворот три гривенника.
— Хм! Да это-то ничего, три гривенника, — сказал Трифон, поглаживая свою бородку и оглядывая Дмитрицкого, — да извозчик-то где взят: на ходу или на вороту?
— Это что такое? — спросил Дмитрицкий, — а! понимаю! На вороту, под носом у беды?…
— Э, господин, это не годится: на указке-то к воротам не подъезжают!.. Здесь оставаться тебе уж не приходится, а я еду по делам, тройка готова.
— Едешь? тем лучше, я с тобой!
— Со мной?… В этой одежде-то? Нет, спасибо за такого попутчика!..
— Что ж ты, собака, кобяниться со мной стал? — вскричал Дмитрицкий.
— Ну, ну, ну, здесь не место кричать; кобяниться не кобяниться, а надо дело порядком делать, чтоб хвост не примерз… Прежде всего надо указку отвезти в сторону. Вот полтина серебра… Извольте-ко сесть, да уехать подальше, да у каких-нибудь чужих ворот расплатитесь, да сюда назад пешком; потом надо господскую-то одежу с плеч долой.
Дмитрицкий понял маневр.
— В самом деле, — сказал он и, взяв деньги, вышел на улицу.
— Вот тебе полтина серебра вперед, пошел скорей в Тверскую-Ямскую.
Извозчик, ощупав деньги, положил их за губу, нукнул и поехал.
«А что как мошенник Тришка меня надул?» — подумал Дмитрицкий. И с этой мыслью ловко соскочил с извозчика.
Извозчик, не заметив, что нет седока, мчался вперед; а Дмитрицкий воротился бегом к дому.
— Живо! Скорей! — раздался голос Трифона в отворенных уже воротах, из которых выезжала тройка.
— Пррр! — крикнул Дмитрицкий, вскочив сзади на телегу и обхватив Трифона, — что, далеко уехал от меня? надул?
— Виноват! струсил было! — проговорил Трифон, на которого Дмитрицкий, смяв под себя, сел верхом.
— Живо! по всем по трем! — крикнул он.
И тройка понеслась. Лихой рысак в корню, скакуны напристяжке.
Покуда Дмитрицкий был в дороге, не зная сам, куда его несет судьба, с ним ничего особенного не приключилось.
Между тем перепутанная узловатая участь Саломеи плохо разматывалась.
Проводив презрительным взором Несеева, она, однако ж, содрогнулась от его угроз. Ей представился весь ужас ее положения. Рушившаяся надежда на Чарова, внезапное появление ненавистного Дмитрицкого и предложенное унизительное покровительство отвратительным Несеевым, вдруг три невыносимых удара разбили душу Саломеи. Она едва дошла до своей спальни и бросилась в постель.
В это-то время наш магнат добивал Чарова. Как ни наказывал он карты, как ни трепал, как ни бранил их по-своему, они изменяли ему; обычное счастье как будто выбилось из сил — не везет. Чем его подгонишь? Приятели Чарова, обступив стол, радовались душевно, что нашелся человек, который распек их друга: «поделом! богат, каналья! слишком высоко нос подымает! не мешает понизить!»
