Диана Крымская - Черная роза
— Ты лжешь, — тяжело дыша, глухим голосом сказал Робер. — Ты лжешь… Она жива! Она сбежала от тебя. Да еще и как следует угостила перед побегом!
Рауль вдруг рассмеялся.
— Да, ты прав, кузен. Твоя жена меня ранила. Но перед этим — о, перед этим я с ней поразвлекался на славу! Ты не хочешь узнать подробности? Ну, хочешь, не хочешь, а послушать тебе придется! Она ждала меня. Ждала совсем нагая. Она лежала на постели, когда я вошел в ее комнату. Она сама помогла мне раздеться. И я овладел ею! Она стонала, кричала. И, поверь, это были не крики боли… А крики сладострастия! Твоя женушка оказалась очень чувственной, Робер! Видел бы ты, как ее прекрасное тело трепетало подо мной. Как закатывались ее огромные синие глаза, когда мы вместе заканчивали! И знаешь, что я тебе скажу, кузен? Я ей понравился куда больше тебя. Она повторяла мое, а не твое имя, когда я входил в нее! А потом я перевернул ее на живот — и взял сзади. Таких чудесных округлых белоснежных ягодиц я не видел еще никогда в своей жизни! А потом… Потом она встала передо мной на колени. Сама, кузен! Ей захотелось тоже сделать мне приятное. И взяла в рот…
— Подонок! — Закричал Робер, тщетно пытаясь освободиться и броситься на Рауля. — Мерзавец! Заткни свою грязную пасть!
Де Ноайль усмехнулся и отхлебнул еще вина.
— Верь, не верь. Но все так и было. Твоя милая женушка всегда любила меня, МЕНЯ, а не тебя, дружище Робер! И пусть тебе досталась ее невинность, — ты получил это сокровище только потому, что Доминик нужны были твой титул, твои земли, твое богатство! Но любовь этой женщины всегда, всегда принадлежала мне! — Ты лжешь, ублюдок. Грязная свинья… Почему, в таком случае, она тебя ранила? — Все очень просто, милый братец. Я сказал ей, что она почти так же ненасытна и чувственна в постели, как и твоя незабвенная невеста, Эстефания де Варгас, — надеюсь, ее ты еще не забыл? Ведь я и с нею вдоволь повеселился! Ну так вот, когда я это произнес, Доминик и взъярилась. Приревновала меня. Она такая ревнивая и чувственная! Поэтому она и ударила меня стилетом. А ее попытка бежать — такое же сумасшествие, как и твои припадки. Она не соображала, что делала. Ну, и — погибла… Жаль, Робер, ей-Богу, жаль! Роскошная женщина. Я мог бы еще долго наслаждаться ею и многому ее научить.
«Неужели этот ублюдок говорит правду? Нет, нет! Он просто хочет довести меня до приступа. Не дождется. И я не буду верить ни одному его слову. И, я знаю, — Доминик жива. Я бы почувствовал, если бы с ней случилось непоправимое. Она жива!»
Де Ноайль отбросил в сторону пустую бутыль. Да, похоже, ему не удастся вывести Робера из себя. И заставить поверить в смерть жены.
«Но подозрения я в него все-таки заронил. И теперь он будет мучиться неизвестностью, — кого же из нас двоих любила Доминик? обладал ли я ею? И, если обладал, — то отдалась ли она мне сама, по доброй воле, или по принуждению? И, наконец, жива ли она? Пытку души я ему обеспечил. Пора приступать к пытке тела!»
— Итак, кузен, новость номер два. Первая тебе, я вижу, не очень понравилась. Вторая тоже не слишком приятная для тебя. Поскольку твоя женушка мертва, и мне нечем заняться наверху до приезда Розамонды, я спустился сюда, чтобы развлечься с тобой. Вижу, ты к этому готов. Не дрожишь. Не молишь о пощаде. Поверь, кузен, — я не Бланш, которая обошлась здесь с тобой несколько лет назад так мягко. Всего-то — две выжженные на груди буковки. Это легко снес бы и ребенок! Хотя мысль нашей королевы, в общем, неплоха. Не поставить ли и мне, чуть ниже, благо место на твоей груди еще есть, и свои инициалы «Р» и «Н»? Что ты на это скажешь, милый Робер?
Де Немюр едва заметно улыбнулся. Он вдруг вспомнил разговор с Доминик о буквах. Это было совсем недавно… А, кажется, с тех пор прошли годы!
— Я скажу, кузен, что тогда моей жене придется как можно быстрее подарить мне не двух, а четырех детей, — спокойно ответил он.
Челюсть у Рауля отвисла от удивления. Франсуа и Жак переглянулись. Что это де Немюр несет?
— По-моему, Робер, ты сходишь с ума от страха. Вот и городишь всякую околесицу. Но к делу. Жак! Где-то здесь, в подвале, я думаю, должны быть орудия пыток. Найди их и неси все сюда.
Через несколько минут уже знакомые де Немюру инструменты были разложены на столе. Рауль сказал:
— Франсуа, предоставляю тебе выбор. У тебя есть опыт, — как ты думаешь, что доставит моему дорогому кузену больше удовольствия? Ну, и нам всем, конечно?
— Благодарю за доверие, монсеньор, — мерзко осклабился слуга Робера, подходя к столу и неторопливо, чуть ли не с любовью, перебирая орудия пытки. — Да, опыт у меня имеется. Мой отец, знаете ли, был палачом в небольшом городке на западе Франции. Мы с моим покойным братом — тем самым, которого проклятый герцог Черная Роза велел повесить, — насмотрелись в детстве всякого в тамошней тюрьме! Правда, пытать да казнить приходилось в основном голытьбу. Воры, проститутки, беглые каторжники. Иногда — убийцы. Папаша был мастер хоть куда! У него самые строптивые и несговорчивые через пару минут начинали разливаться соловьями и признавались во всем. А как ловко он управлялся с колесом и бичом! Как виртуозно вздергивал на виселицу! А мы с братцем так привыкли к воплям и стонам, что засыпали под них в нашем закутке в тюрьме, как под какую-нибудь музыку. Жаль, вот такие знатные вельможи, как мой добрый господин, герцог де Немюр, папаше в жизни в руки не попадались.
— Ну что ж, — усмехнулся де Ноайль. — Зато тебе, его сыну, достался аристократ. Да еще какой! Который находится в родстве и с испанской королевой. И с нашей. И с самим королем Франции!
— Да. Это огромная честь для меня, ваша светлость!
— Ну, ты выбрал?
— Я, монсеньор, человек простого звания. И предпочитаю и средство не сложное. Вот плеть. С виду — совсем не страшная. С тремя хвостами. Видите — на конце каждого хвоста вплетен небольшой острый крючок? Но, поверьте, — если ударить посильнее, да еще с оттяжкой, — крючки эти впиваются в кожу и сдирают ее вместе с мясом. Великолепное орудие пытки! Через пару ударов тот, кого охаживают такой плеткой, будет орать благим матом. Молить о пощаде и ползать у ваших ног. А через минуту спина его превратится в кровавое месиво. Папаше такая пытка очень нравилась. Руку ему Бог дал тяжелую. Хлестал он знатно! Обычно на десятом ударе тот, кого он бил, сознание терял. Да и нам с братом тоже эта пытка была по нраву. Мы даже пари заключали между собой, — сколько ударов выдержит преступник, прежде чем сомлеет. Да, помню попался отцу один беглый каторжник — здоровый детина, молодой, косая сажень в плечах. И ни за что сознаваться не хотел. Вот он двадцать семь ударов выдержал, пока не потерял сознание. А папаша мой разъярился — да еще и бесчувственного этого детину начал хлестать. Не остановиться ему было. В общем, на тридцать пятом ударе у каторжника сердце остановилось. А кровищи было — ну как на бойне!
