Оливия Уэдсли - Любовь Сары Дезанж
Доминик Гиз вызывающе взглянул в гневные глаза сына.
— Нет, я не сделаю этого, — сказал он резко и повторил, возвышая голос. — Нет, никогда! Почему ты не ударишь меня? — спросил он, задыхаясь от гнева. — Я ведь стар и твой отец, и тебе нечего бояться меня!
Юлиан молчал, и молчание сына вызывало в старике дикое бешенство. Он хотел причинить сыну страдание за то, что Юлиан оскорбил его и так безжалостно разрушал их спокойную счастливую жизнь.
— Весь свет знает, что Чарльз Картон любовник графини Дезанж и был им еще до ее замужества. Спроси Адриана де Клэв или Колина или кого-нибудь другого.
Юлиан побледнел и, еле слышно, с трудом выговаривая слова, произнес:
— За эту ложь я мог бы убить тебя собственными руками. Я мог бы убить тебя…
Он оттолкнул отца в сторону и вышел из комнаты. Звук его удаляющихся шагов послышался на лестнице. Старый Гиз считал их — раз, два, три. Хлопнула входная дверь, удаляющиеся шаги раздались на улице и замерли в отдалении.
Юлиан ушел.
Глава 10
Оскорбительные слова старика о Саре вызвали в Юлиане гнев и отчаяние. Он и раньше ревновал Картона к Саре, но иногда сам стыдился этого ни на чем не основанного чувства. Но теперь!
Юлиан задыхался при мысли, что Адриан или Колин могли знать что-нибудь о Саре. Особенно Колин, самоуверенный, надменный и насмешливый! Кровь кипела в жилах Юлиана, когда он представлял себе комментарии Колина по этому поводу.
Но это была ложь…
Он внезапно остановился посреди улицы, громко произнося последние слова:
— Все это было ложью.
Конечно, Сара знала Картона уже много лет. Он был другом ее матери и гораздо старше Сары. Ему было не меньше сорока трех лет. Юлиан ясно представил себе красивое лицо Картона, его темные глаза с золотистыми искорками в глубине, его тонко очерченные брови, тонкий рот с прекрасными зубами. Но в обществе всегда сплетничают про красивых женщин, и Сара в своем одиночестве легко могла стать жертвой таких сплетен.
Юлиан старался спокойно обдумать все и не хотел терять самообладания. Он рассмеялся резким и отрывистым смехом и оглянулся вокруг. Шагая все время, почти не сознавая окружающего, Юлиан теперь очутился перед домом Сары Дезанж. Он стоял перед высокими воротами. Сквозь железную решетку ограды виднелся большой мощенный двор, на который падал свет из раскрытых окон. Старик сторож спал в своей будке, у ворот.
Юлиан отворил калитку и подошел к входным дверям.
Встретивший его дворецкий доложил: — Графиня в белой гостиной, господин Гиз, — и он повел Юлиана туда.
Не сознавая, что он собирается делать, устав от моральных страданий, Юлиан машинально последовал за дворецким. Комната была ярко освещена. Как во сне, он услыхал, что дворецкий доложил о его приходе. По блестящему гладкому паркету, он медленно прошел комнату, чтобы поздороваться с Сарой. Взор его остановился на Чарльзе Картоне, который играл с леди Дианой в бридж.
Словно почувствовав его взгляд, Картон обернулся, воскликнув:
— Это вы, Гиз! Пришли рассеяться после неудачного окончания дела, которое вы должны были вести сегодня.
Юлиан видел перед собой его тонкое красивое лицо с улыбкой на губах.
С трудом, чуть не захлебнувшись, он произнес своим обычным голосом.
— Как ваша рука, Картон?
— Еще болит немного. Вот и все.
Юлиан обернулся к Саре. При ее виде в его сердце проснулась уверенность: «Нет, этого не может быть. Это неправда, неправда»!
Внезапно он успокоился. Он слишком устал морально и физически от обуревавших его чувств, и спокойно заговорил с Сарой о безразличных мелочах.
Они стояли около высокого хрустального канделябра, свет которого играл в волосах Сары. Казалось, ее голова была окружена золотистым сиянием. Свет падал на ее нежное лицо, белую шею и обнаженные прекрасные плечи и руки. Запах дорогих духов, напоминавший аромат фиалок и сандалового дерева, исходил от нее.
Юлиан стоял перед ней, слушал ее голос, почти не понимая слов. В ее присутствии необъяснимый покой охватил его. Он забыл о своих сомнениях и мучительных мыслях. Он испытывал невыразимое облегчение и был почти счастлив.
— У вас усталый вид, — сказала Сара внезапно.
Она подошла к дивану, стоявшему около стены, и Юлиан последовал за ней. Они закурили папиросы, и Сара заговорила, взглянув на него.
— Вы знаете, что я себя чувствую виноватой перед вами?
Он изумился.
— Передо мной? Почему?
— Из-за этого неудачного дела сегодня!
Она опустила глаза и легкая тень от ее длинных ресниц падала на ее щеки.
— Я слышала замечание Чарльза и читала сегодняшние газеты.
— Я знаю, — холодно ответил Юлиан. — Дело действительно кончилось неудачно и я отчасти виноват в этом.
— Вы не должны были отказываться от него из-за того, что хотели провести день со мной.
— Вы жалеете что я приехал за вами?
Звук его голоса заставил ее поднять голову. Их взоры встретились.
— Вы жалеете об этом?
— Нет, — ответила она с усилием, — но я чувствую себя виноватой. Моя мать упрекала меня в том, что я отвлекаю вас от вашей работы. Вы почти тоже самое сказали мне сегодня.
— Во всяком случае, это очень скучный вопрос, — заметил Юлиан, с притворным веселием. Но в душе он вспомнил предостерегающие слова Колина.
— Кто так заботится обо мне и моих делах?
— Моя мать и Адриан.
— Адриан трогательно заботлив, — рассмеялся Юлиан.
Партия и бридж окончилась. Леди Диана, выигравшая партию, подошла к Саре и Юлиану и села около рояля.
Леди Диана очень хорошо играла. После первых аккордов она заиграла увертюру из оперы «Самсон и Далила».
Сара очень любила эту оперу и всегда слушала ее с наслаждением. После всех переживаний сегодняшнего дня она с необъяснимой тоской и неясной тревогой слушала любимые мотивы. Она чувствовала близость Чарльза и Юлиана и знала в душе, что они оба страдали.
Юлиан глядел на ее стройные прекрасные руки и вспоминал о том, как он держал их в своих. Внезапно он оглянулся и встретился с внимательным, пристальным, горящим взглядом Чарльза, следившего за ним.
Леди Диана продолжала играть. Из-под ее тонких пальцев лилась нежная красивая мелодия о любви.
Сара подняла взор и взглянула на Юлиана. В его глазах она прочла такое безграничное обожание, что она невольно вздрогнула, словно он прикоснулся к ней. Он заметил, как под легким шелком платья ее грудь бурно вздымалась. Казалось, пламя, горевшее в нем, опалило ее и закружило в своем вихре.
— Я могла бы полюбить этого человека; да, могла бы. Вот причина моей душевной тревоги, вот отчего его присутствие так смущает меня, — говорила она себе.
