Генрих Шумахер - Паутина жизни. Последняя любовь Нельсона
Эмма опять успокоилась. Пустой болтовней показалось ей это шутовское домогательство обоих мужчин, а глупый смех принца отталкивал ее; ничего королевского не было в нем, ни единой черточки величия!
Она молча смерила их обоих презрительным взглядом и повернулась, чтобы уйти. В тот же момент от большого игорного стола донесся громкий крик:
— Девяносто тысяч! Девяносто тысяч фунтов! В банке девяносто тысяч фунтов! Кто держит пари? Двести фунтов за Люцифера, сто фунтов за Асмодея!
Этот крик пронесся по всему залу и заставил оргию смолкнуть. Даже музыка перестала играть. Все устремились к столу, чтобы принять участие в пари.
Одной из этих людских волн Эмму увлекло к самому столу. Она оказалась рядом с лордом Балтимором.
Положив локти на красное сукно стола, лорд Балтимор сидел почти без движения. Напротив него сэр Уотфорд скорчился в своем кресле. Его глаза горели диким огнем, руки и ноги непрестанно делали судорожные движения. Между игроками лежала куча золота и банкнот — девяносто тысяч фунтов, сумма, в которую вырос банк лорда Балтимора.
Игра продолжается! — сказал лорд Балтимор ледяным тоном. — Принимаются ставки не ниже десяти тысяч фунтов.
Я один покрываю все! — дико крикнул сэр Уотфорд, впиваясь в лорда Балтимора взглядом. — Ва-банк! Ну, ты удивишься, Люцифер?
Лорд Балтимор, словно сострадая, пожал плечами:
— Чему же мне удивляться?.. Другие карты!
Ему подали новые карты. Он пододвинул партнеру обе колоды, тот сорвал упаковку и стасовал, после чего вернул карты лорду. Последний прорезал, дал снять сэру Уотфорду и положил верхнюю карту крапом наружу на стол.
— Красное или черное? — спросил он. — Что изберет Асмодей?
— Красное — цвет Люцифера. Пусть он будет проклят, Асмодей избирает черное!
Сэр Уотфорд перевернул карту и бешено вскрикнул: карта оказалась десяткой бубен.
Он кинул лорду Балтимору вексель и спросил:
— Игра продолжается?
— В банке сто восемьдесят тысяч фунтов. Игра продолжается!
— Ва-банк!
Никто уже не держал пари. Все словно остолбенели перед невероятностью происходящего.
Снова подали новую колоду. Снова тасовали и снимали. Снова была выложена на стол закрытая карта.
— Красное! — сказал Люцифер.
— Черное! — ответил Асмодей.
Черед перевертывать карту был за лордом Балтимором. Выставляя напоказ свое хладнокровие, он взял столовый ножик и подцепил карту острием. Одно мгновение его рука была на весу, но она не дрожала. Медленно впивалась сталь в карту и переворачивала ее.
Черное! Туз пик!
Последовал единодушный крик зрителей. С резким хохотом торжества сэр Уотфорд выгнулся вперед, чтобы как можно сильнее впиться злобно сверкавшим взором в лицо противника.
— Победил! Победил! Красный банк взорван! Ты все еще не удивляешься, Люцифер?
Лорд Балтимор не выказал ни малейшего следа волнения.
— Счастье капризно, — холодно сказал он. — Я уже давно знаю это.
Он хотел встать. Но сэр Уотфорд удержал его восклицанием:
— Останься, если у тебя имеется хоть искра чести! Игра продолжается. Настал последний расчет между нами! Когда я полюбил женщину, ты взял ее у меня; когда я стал первым вивером Лондона, ты перещеголял меня. Когда я основал клуб адских огней, ты был избран его первым председателем. Стоило мне предпринять что-либо, как являлся ты и уничтожал все. Между нами борьба, борьба до последнего вздоха! Так слушай же! Все банкноты, этот вексель, это золото — все ставлю я против твоего люциферского трона. Выйдет красное — все будет принадлежать тебе, выйдет черное — все мое. Только трус отступит!
Лорд Балтимор сел вновь.
— Игра продолжается!
Общее напряжение вылилось в гулком смехе. Словно в цирке головоломному прыжку клоуна, зааплодировали гениальной мысли сэра Уотфорда.
На этот раз закрытую карту должен был открыть Асмодей. Он уже протянул руку к карте, но вдруг остановился.
— У меня всегда была несчастливая рука! — пробормотал он и окинул взором ряды зрителей. Вдруг со слабым изумлением его взгляд остановился на Эмме. — Что нужно здесь этой невинности? Покажи-ка мне свою руку, маленький ангелочек! Клянусь Аполлоном, это рука Венеры! А линия жизни глубока и сильна… тут чувствуется сильная воля. Тебе я вверяю свое счастье! Подойди сюда! Переверни карту!
Он схватил Эмму за руку и подтянул ее к карточному столу. Подчиняясь чему-то, что было вне ее воли, Эмма схватила карту и перевернула ее.
Черное! Король треф!
Вне себя от радости, сэр Уотфорд всплеснул руками:
— Я знал, что настанет час моей мести! Так прочь же с трона, Люцифер! Сюда корону! Все мое! Мое! Мое!
Он сорвал с лорда Балтимора рогатую дьявольскую диадему и надел на себя. Вдруг, разразившись громким хохотом, он схватил сваленные на стол банкноты и золотые монеты, принялся сыпать ими вокруг себя, зажал Эмме в руку целую пригоршню, бросил другую охапку прямо на головы присутствующим.
— Люцифера больше не существует! Он был лжекоролем, самозванцем! Он лгал! Разве он не говорил, что золото — счастье? Он лгал! Все несчастье, все зло исходит от золота. Долой его, чтобы мне его больше не видеть! На, жри его, Люцифер! Набей себе им брюхо, пока у тебя не лопнут внутренности! — Уотфорд принялся бросать золото полными пригоршнями в лицо Балтимора, кивая головой при этом и беспрестанно повторяя вопрос, всецело заполнявший его бедный, больной мозг: — Ну, удивляешься ты теперь, Люцифер? Удивляешься ли наконец, ненавистный?
Лорд Балтимор смерил его холодным взглядом и сказал, отчеканивая каждое слово:
— Я не удивляюсь, я жалею тебя, Асмодей! Ты сошел с ума!
Короткий, резкий смешок был ему ответом. Но затем сэр Уотфорд сразу стал спокойным.
— Я знал, что ты ответишь так! У тебя слишком ничтожный мозг, и ты не в состоянии следовать моим мыслям. Да и вы все, здесь находящиеся, вы тоже скудоумны и глупы; вы понимаете только то, что видите. Ну так вы увидите! Сейчас я буду держать вступительную речь. Иди сюда, ангел невинности, проводи меня на адский трон Люцифера!
Он схватил Эмму за руку и взошел с нею на ступени трона. Скованная ожиданием чего-то страшного, Эмма не сопротивлялась.
Поднявшись, Уотфорд кинул мимолетный взгляд на трон Люцифера. Его губы скривились в гримасу, как будто он сам издевался над собой. Его руки принялись искать что-то в складках широкого домино, затем он выпрямился и подошел к краю ступеней.
Когда он заговорил, его голос был совершенно спокойным. Ничего резкого, визгливого не было в его тоне. Тихо, нежно текла его речь, словно овеянная ласковой вдумчивостью. На возгласы, прерывавшие его речь, он не отзывался; он каждый раз выжидал, пока наступит тишина, и уж затем продолжал далее.
