Мария Крестовская - Ранние грозы
– В самом деле?
«Какой он милый!»
Вошла Феня с большим подносом, уставленным закусками и винами. Столовую оклеивали новыми обоями, и завтракать там было нельзя.
– Поставьте вот здесь, Феня, на этот столик!
Марья Сергеевна указала глазами на небольшой рабочий столик, стоявший между нею и Вабельским.
– Здесь нам будет немного тесно, но зато здесь все-таки лучше и веселее как-то.
– Это ничего, – улыбнулся он ей в ответ. – Бог даст, не поссоримся и в тесноте, у вас тут очень уютно, и сколько цветов! Совсем как сад.
– Это моя любимая комната.
– Я это вижу. В этой комнате яснее, чем в других, чувствуется ваша рука: комната вся точно пропитана вами, на всем лежит ваш отпечаток и ваш вкус.
Они сидели совсем близко друг против друга, разделенные только пространством маленького стола, и Марья Сергеевна чувствовала себя в таком хорошем настроении, как давно уже с ней не случалось.
После завтрака Вабельский скоро собрался уезжать – у него было еще много дел.
– Но послушайте, неужели вы все так вот и сидите целыми днями в этой духоте? – спрашивал он, уже уходя и застегивая перчатки.
Марья Сергеевна улыбнулась недовольною улыбкой.
– Что ж делать? Приходится…
– Приходится! – воскликнул он, нетерпеливо передернув плечами. – «Приходится», и потому не протестующая покорность судьбе? Нет, уж вы меня простите, но я положительно не позволю вам этого делать! Хоть изредка, но вы дайте мне разрешение увозить вас куда-нибудь. Ну, хоть на те же Острова, все лучше, а то вы положительно заболеете!
– Положим, хоть и не заболею, но я и не отказываю.
– Ну, вот и отлично, вы завтра свободны? Не хотите ли проехаться куда-нибудь, ну хоть на Стрелку? Согласны?
Марья Сергеевна колебалась. В сущности, она была не прочь проехаться, но ей казалось это немного неловко. До сих пор она каталась только с мужем, и это невольно смущало ее; к тому же она не знала, как быть с Наташей. Оставлять ее одну не хотелось; взять с собой? Но она боялась, что Наташа, пожалуй, не поедет, и молчала, не зная, на что решиться.
Вабельский понял ее.
– Мы и Наташу возьмем, уговорим ее ехать. Итак, решено, завтра часов в семь я приеду за вами, и мы вместе отправимся дышать воздухом, – договорил он, смеясь и целуя ее руку.
Она молча, с нерешительным выражением на лице, улыбалась ему. Ей так не хотелось отказывать ему, и она невольно согласилась.
Вабельский уехал.
Вскоре пришла Наташа, ее вызвали одною из середины, и потому она освободилась немного ранее.
С самого начала обеда Марье Сергеевне хотелось сказать дочери, что завтра они поедут кататься, но она медлила, сама не зная, почему. Ей даже не хотелось бы говорить Наташе и о том, что Вабельский был здесь; она чувствовала, что Наташа в душе недолюбливает его и сердится на него даже еще и теперь, а потому сообщать дочери о его визите ей было неприятно. Но в то же время она не желала и скрывать от дочери не только его посещения, но даже и своей к нему симпатии. Иначе выходило бы, что она в угоду дочери не смеет выбирать себе самостоятельно даже друзей.
– Хочешь ехать завтра кататься на острова? За нами заедет Вабельский! – спросила она наконец, но под влиянием этих мыслей голос ее звучал холодно и строго.
Наташа быстро подняла глаза.
– Вабельский? – переспросила она, точно не веря ушам.
«Начинается…» – подумала с раздражением Марья Сергеевна и повторила еще суше и нетерпеливее:
– Ну да, Вабельский!
Наташа смущенно молчала несколько секунд. Этот Вабельский, который заставил ее так помучиться тогда…
Она уже было начала надеяться, что он не явится к ним больше никогда. И вдруг даже кататься с ним! Конечно, она не хочет! Наташа вспыхнула и упорно молчала. Марья Сергеевна пытливо глядела на нее; ей было очень неприятно, что Наташа могла сердиться на человека так долго из-за таких пустяков. Это говорило уже о злопамятности.
– Ну, что же, хочешь? – переспросила она с еще большим раздражением.
Наташа упрямо глядела в свою тарелку.
– Я не могу, мне надо приготовиться, в среду экзамен.
– До среды долго – три дня осталось, еще успеешь! – холодно проговорила Марья Сергеевна.
– Нет, я не могу, я не поспею, мне очень много нужно повторять.
Они обе точно старались превзойти одна другую в холодности тона.
Марья Сергеевна отодвинула стул и встала из-за стола.
– Ну, как хочешь, никто и не принуждает…
Наташа чуть заметно улыбнулась и, поцеловав ей руку, молча ушла в свою комнату.
По лицу Марьи Сергеевны пробегали сердитые тени.
Теперь уже она поедет во всяком случае! Хотя бы только для того, чтобы доказать избалованной девчонке, что на ее выходки никто не станет обращать внимания!
XI
На другой день Марья Сергеевна проснулась в каком-то радостном и возбужденном состоянии духа. Наташа еще рано утром ушла заниматься к одной подруге, и Марья Сергеевна, оставшись одна, нетерпеливо дожидалась вечера; ей так хотелось вырваться скорей из этой духоты.
День был страшно жаркий. Воздух давил свинцовою тяжестью. От домов и мостовых как бы веяло раскаленным жаром, и по ярко-синему небу ползли густые, тяжелые облака. Марья Сергеевна боялась, чтобы не собралась гроза, и тревожно поглядывала на небо.
Несколько раз она подходила к зеркалу. Сегодня она была особенно интересна, она сама это видела. Лицо пылало ярким, чрезвычайно красившим ее румянцем, в глазах поминутно вспыхивали блестящие огоньки, даже волосы легли как-то особенно красиво и, высоко зачесанные кверху, открывали изящную линию шеи, завиваясь возле нее в маленькие колечки, более светлые и золотистые, нежели волосы на темени.
Она не раз оглядывалась на часы и каждый раз с удивлением замечала, что прошло еще так немного времени.
Облака, между тем, надвигаясь откуда-то с запада, заволакивали все небо, громоздясь и наползая друг на друга. Вдали прогрохотал вдруг отдаленный еще гром.
Марья Сергеевна нетерпеливо выглянула в окно: неужели-таки будет гроза? Впрочем, она, верно, скоро кончится, еще рано, это не помешает.
На улицах стемнело, стало как бы тише, и вдруг налетевший откуда-то ветер захлопнул в столовой раскрытое окно, опрокинув горшок с тоненькою пальмой и спустившись ниже к земле, поднял с мостовой сухую серую пыль, закружил, завертел ее тонким столбиком, извивавшимся несколько мгновений на одном и том же месте, потом, разогнав его широкой полосой, понес прямо вдоль улицы, залепляя глаза прохожих и лошадей.
В соседней комнате Феня, торопливо крестясь, захлопывала окна.
– Какая гроза-то будет! – сказала она, входя в комнату Марьи Сергеевны. – Окна запереть прикажете?
