Барбара Картленд - Райский остров
Тем временем девушка отошла от него туда, где стоял большой кусок ствола, еще совсем не тронутый ее резцом.
Это был тик, и он отличался той особенной нежной красотой и шелковистостью, которая характерна для этой породы дерева, растущего в лесах Бали.
Она стояла и молча смотрела на него, словно разглядывая те чудесные формы, что скрывались за его гладкой поверхностью. Граф подошел к ней и встал рядом.
— Что вы там видите?
— Какое это имеет для вас значение? — в свою очередь, задала она вопрос.
— Джентльмен всегда пропускает леди вперед.
Она быстро взглянула на него с лукавством ребенка, принимающего предложенную игру.
— Я не совсем уверена, но мне кажется, что сейчас там внутри заключена и просится наружу фигура танцовщицы, исполняющей ритуальный танец лелонг.
Сразу, как только она начала говорить, граф мгновенно увидел, что это действительно было именно то, что обещало дерево, — гибкое полуобнаженное тело, тщательно, со всеми деталями вырезанные украшения на шее, на запястьях и щиколотках, замысловатый головной убор, и при всем при этом — изящные, тонкие и очень точные движения рук, в которых имеет значение положение каждого пальчика, ритуальные движения старинного танца.
— Одно я могу вам пообещать твердо, — сказал он тихо. — Вам не придется уехать отсюда, пока эта вещь не будет закончена.
Он услышал, как Роксана с облегчением, как ему показалось, вздохнула, и перевел взгляд на нее.
Уже совсем другим, менее напряженным тоном она полушутя сказала:
— Тогда, возможно, мне придется, подобно терпеливой Гризельде, за ночь уничтожать все то, что сделано днем, чтобы моя работа никогда не закончилась.
— Довольно трудная задача, если учесть, что речь идет о создании скульптуры из дерева.
Вновь легкая, веселая улыбка осветила ее лицо, и в эту минуту граф вдруг почувствовал, что те настороженность и недоверие, с которыми она относилась к нему с момента их встречи, сейчас бесследно исчезли.
Она оглядела свои работы, расставленные по всей комнате, и сказала:
— Я не ожидала этого… и тем не менее я совершенно уверена, что вы можете понять, почему… это все так много для меня значит.
— Я это действительно понимаю, — отозвался граф. — И возможно, в один прекрасный день я буду иметь возможность и счастье показать вам, почему мне это так близко и понятно.
Слова сорвались с его губ невольно, он даже не сразу сам понял, какое значение для него они имели и что на самом деле он хотел ими сказать.
Но внезапно он мысленно представил себе Роксану, двигающуюся со своей природной грацией и изяществом среди его любимых сокровищ, разглядывая картины, дотрагиваясь легким жестом до статуй и при этом все понимая так, как никакая женщина не в состоянии понять и оценить, и главное, понимая его — почему он так жаждет обладать этими восхитительными произведениями искусства.
Его глаза загорелись при мысли об этой соблазнительной картине и впились в ее лицо, а она, явно смущенная пристальным взглядом графа, быстро постаралась сменить тему разговора:
— Приношу свои извинения. Я оказалась настолько невнимательна, что даже не предложила вам что-нибудь выпить. Балийцы ужаснулись бы моему негостеприимству.
— Я бы хотел, если это вас не затруднит, выпить чего-нибудь холодного, — тут же ответил граф. — Я нахожу, что сегодня слишком жарко, правда, меня успокаивали, пообещав, что вскоре я привыкну к этому климату.
— Вы собираетесь здесь пробыть достаточно долго?
— Это зависит от многих обстоятельств, — уклончиво отвечал граф.
Роксана в сопровождении графа вышла из того помещения, где находилась ее студия, и направилась к соседнему бали.
И снова пол, приподнятый над землей, и бамбуковые занавеси с трех сторон. По своему строению и убранству этот дом мало чем отличался от самого обычного деревенского дома на Бали.
Единственной данью Западу были несколько кресел, стол и два резных сундука, стоящих вдоль стен из бамбука.
Здесь были также вазы с цветами, которые нельзя было бы увидеть ни в одном здешнем доме, и книжные полки, заполненные книгами, большинство из которых прибыло сюда в багаже Роксаны из Голландии.
Сами они сели на покрытый циновками пол, и Роксана отправила девочку-балийку сказать Гитруде, что им подать. Между тем граф, внимательно наблюдавший за ней, подумал с удивлением, что она не выглядела чужой в этой экзотической для него обстановке. Она, казалось, удивительно гармонично вписывалась в это окружение, подобно тем кускам дерева и статуям, что стояли в ее студии.
В Роксане, видимо, была самобытная цельность, продолжал рассуждать граф, которая позволяла ей быть всюду на месте, где бы ей ни пришлось находиться, и в то же самое время она никогда не теряла своей индивидуальности.
— Расскажите мне о себе, — предложил он.
— Вы спрашиваете меня об этом как лицо официальное или как просто мой гость? — уклонилась от вопроса Роксана.
Он рассмеялся:
— Умоляю вас, не надо относиться ко мне с таким подозрением. Теперь, когда вы показали мне свои работы, хочу вас заверить, что я намерен настаивать на том, что вы должны остаться здесь, на Бали, навсегда, если только вы сами этого хотите.
— Вы действительно так поступите?
— Я говорю совершенно серьезно, как один истинный ценитель искусства и красоты — другому.
— Вы и вправду такого мнения обо мне?
— Это то, что я знаю о вас, — отвечал граф. — Разница, и очень существенная, между нами заключается в том, что в то время как я только собираю произведения искусства, вы их создаете своими руками.
— Уверена, что это самый чудесный комплимент, который я когда-либо получала! — с улыбкой сказала Роксана.
— Я мог бы придумать немало других, не менее достойных, которые мне хотелось бы преподнести вам, — ответил он со значением.
Она ответила ему взглядом, в котором читался невысказанный вопрос, и граф внезапно осознал, что Роксана боится тех трудностей, которые могут возникнуть у него в связи с тем, в чем он подозревал губернатора. Прежде чем он заговорил, прежде чем смог придумать, как успокоить ее, в помещение, где они сидели, вошла еще одна обитательница этого дома.
Это была женщина средних лет, и держалась она с достоинством и серьезностью служанки, пользующейся особым доверием и расположением своих хозяев.
Ее седые волосы были убраны под белым чепцом, какие обычно носили в Голландии женщины, что служили в богатых домах.
Гитруда поставила перед ними поднос, который принесла с собой, и вежливо произнесла, обращаясь к графу:
