Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep"

Отец Тома был маглом, поэтому у него не было доступа ни к чему волшебному. Оттого Гермиона осталась с предположением, что ему действительно нездоровилось: не было никакого доказательства, чем больше она об этом думала, тем больше находила в нём что-то странное. Ей всё ещё казалось подозрительным, что появление окровавленного Тома в её комнате и окровавленный ковёр его отца случились в один день — с разницей в несколько часов или меньше. Она, без сомнений, определила, что кровь на пижаме Тома и её простынях была его кровью, но кровь на выброшенных коврах была от домашней собаки Тома Риддла-старшего, гончей уиппета, которая долгие годы была его верным спутником на охоте.

Она собрала другие факты, которые знала о нём:

Мужчина был достаточно молод — не юн, но крепок и трудоспособен, чего не скажешь о мистере Брайсе. У него не было официальной работы, в то время как другие мужчины уходили на войну или вносили свой вклад, участвуя в добровольческой и национальной службе. Если бы он и был освобождён от службы, то только по личным причинам. Отец Гермионы проводил медосмотры будущих солдат, и у большинства из них были выявлены нарушения сердечного ритма, эпилепсия или ухудшение зрения и слуха. Из них лишь ничтожно малая часть была освобождена от службы по причине психической непригодности — гораздо чаще люди пытались притвориться такими, чем у них действительно были подобные проблемы, говорил папа. Ему предлагали талоны на паёк, предметы роскоши, такие как спиртные напитки и консервированная икра, и даже наличные деньги, чтобы он подписал листки освобождения для призванных солдат. Отец отказывался, не желая рисковать потерей медицинской лицензии, которой полагались такие привилегии, как дополнительные пайки, не предусмотренные обычным гражданским лицам. Гермиона подумала, не нашли ли Риддлы своего врача, чтобы соблазнить его, и им это удалось.

Ну, не ей было судить их, ведь отец Тома доказал, что действительно был нездоров. Она чувствовала вину за то, что сомневалась в этом, и крошечная её часть стыдилась, что подозревала Тома в причастности к этим делам. Том, хотя и много говорил, не делал особых замечаний по поводу своего отца. Он жаловался на Мэри Риддл больше, чем кто-либо другой в Усадьбе Риддлов. Более того, после отъезда в Йорк Том даже сочувствовал здоровью отца, выражая соболезнования по поводу того, и это всё больше и больше походило на эдакий спонтанный приступ.

Страдающие от душевных недугов не были редкостью. В конце концов, контузия была хорошо известным состоянием, которое не имело внешних симптомов, но внутренние последствия которого могли повторяться: звон в ушах, головные боли, потеря памяти и приступы бреда, о которых рассказывали ветераны Великой войны, после того как они стояли у церкви, когда колокола пробили час, или когда автомобиль просигналил, когда они переходили дорогу.

Непредсказуемый удар судьбы, и никто в этом не виноват.

Через день или два прошел слух о том, что Риддлы отдали своего сына в лечебное заведение для его же блага. Гермиона воздержалась от участия в этих домыслах, о чём ей пришлось несколько раз сказать Тому — напомнив ему о его собственной нехватке чувствительности, — когда он продолжал спрашивать, что она думает обо всём этом. Она не обладала достаточной квалификацией, чтобы поставить официальный диагноз, так что, возможно, это и к лучшему, что Том Риддл-старший получил профессиональную помощь. Ведь некоторые из этих слухов оказались правдой: миссис Риддл каждый день после Нового года приводила и провожала из дома мистера Брайса, одетого в забрызганный краской комбинезон, с усталым выражением лица. Ремонтом, если его заказывали, большинство семей занимались весной, а не зимой. И они не ограничивались одной комнатой из всего дома, а ремонтировали сразу все.

У неё всё равно не было много времени, чтобы трястись над делами Риддлов, ведь в первые дни января на Лондон и окрестности снова обрушились немецкие воздушные налёты.{?}[Операция «Штейнбок» также известная как «Беби Блитц». Налёты длились 2 января — 15 мая 1944.]

Заголовки были напечатаны жирным шрифтом на первой полосе утренней «Йоркшир пост» мистера Риддла, что заставило Гермиону ахнуть и вырвать газету у него из рук, раскрыв список пострадавших на странице 3. Мистер Риддл мужественно выдержал нарастающую тревогу Гермионы и вздохнул, когда её дрожащие пальцы опрокинули горячий чай на его газету. В конце концов, он проводил её в свой личный кабинет, чтобы воспользоваться телефоном, а затем достал свою промокшую газету, чтобы прочитать деловые статьи на странице 14. У оператора ушло некоторое время для соединения Гермионы, но в итоге она дозвонилась до мамы с папой, попробовав сначала их дом — и паникуя, что никто не ответил за десять минут, — пока не попробовала клинику.

— Мама! Ты в порядке? — Гермиона говорила торопливо, её пальцы цепко сжимали телефонную трубку.

— Мы в порядке, целые и невредимые. У папы сейчас пациенты — он не может подойти, но он передаёт, что любит тебя.

— Обереги сработали, — с облегчением выдохнула Гермиона. — О, я так счастлива, что я зарегистрировала дом вовремя!

— Полагаю, сработали, — согласилась мама. — Мы пошли спать и не услышали ни писка до утра, когда уже всё закончилось. Фильтр от дыма действительно оказался полезен. Нашей соседке — миссис Карраклоу, ты должна помнить её, — бедной леди пришлось выбрасывать шторы с окон. Она не могла вывести запах дыма с них, и с нормированием ткани даже нельзя найти замену. Но это неважно! Как ты, Гермиона? Как прошло твоё Рождество?

— Это было… Интересно, — сказала Гермиона, ей не хотелось давать маме повод для беспокойств, не когда у мамы с папой было столько других вещей для тревоги. — Мы ходили на службу в церковь в деревне рождественским утром, потом у нас был вкусный ужин. Деревушка маленькая, но очаровательная: представляю, что летом она гораздо красивее. Риддлы были очень гостеприимными со мной и Томом. Они следили, чтобы мы хорошо питались, — хотя, я подозреваю, что они даже не слышали, что сейчас идёт нормирование.

— Если тебе там понравилось, то можешь подумать, вдруг ты захочешь снова их посетить на летних каникулах, — сказала мама. — В письмах Мэри довольно широкие намёки на то, что она с нетерпением ждёт, когда ты останешься с ними летом и после окончания учёбы. Национальная служба даёт освобождения для должностей в медицине и правительстве, ты же знаешь.

— Я всё ещё хочу рассмотреть магические профессии, если есть что-то, на что я могу претендовать по заслугам, — призналась Гермиона. В детстве, до встречи с профессором Дамблдором, карьера в медицине казалась ей естественным путём. Она до сих пор не отказалась от мысли поработать в родительской клинике в качестве вклада в военные действия, но неделя общения с выздоравливающим Томом показала ей, что её манера поведения у постели скорее близка к грубости, чем к строгому профессионализму. Кто бы мог подумать, что будет так трудно заставить людей принимать лекарства и следовать советам целителя? Почему они не могут сесть, следовать указаниям и сделать то, что им полезно?

«Если они вообще довели себя до такого состояния, — думала она, — тогда, наверное, не могут». Она вспомнила, как Том ныл каждый раз, когда видел её со шкатулкой с зельями. Каждый вечер он боролся с её приказами, когда она говорила ему, что ночь была создана для сна, а не для… для, ну, чего бы он там ни хотел делать.

— У меня будут квалификации после Хогвартса, и я бы не хотела растратить свои оценки за Ж.А.Б.А. впустую — и ещё возможность вести магический образ жизни. Я этого себе никогда не смогу позволить с зарплатой младшего секретаря магистрата, не с обменным курсом Гринготтса.

— Думаю, это моя сентиментальность, но папа и я были бы счастливы, если ты будешь жить с нами сколько захочешь, — сказала мама. — Если ты выберешь волшебную карьеру, ты всегда сможешь ездить на работу, у нас же теперь настроен камин в подвале. Мы не хотели бы, чтобы ты тратила свои галлеоны на аренду квартиры в Косом переулке, когда гораздо разумнее скопить и сразу купить свою. Знаешь, твой отец и я думали об инвестиционной недвижимости, когда закончится война, ожидается, что в Лондоне будет большой подъём…