Роксана Гедеон - Край вечных туманов
– Вы… вы накажете моего сына? Ублюдок!
Я вернулась к Жанно, порывисто обняла. Дыхание у меня было учащенным, грудь высоко вздымалась. В тот миг я полагала, что если бы подожгла этот приют и увидела, как он сгорит, – то и это было; бы недостаточным возмездием.
– Возмутительно! – произнес Корню. – Кто вы такая; и что здесь делаете? Я вышвырну вас вон за оскорбления!
– Не трудитесь! – отрезала я. – Мы ни секунды не останемся в вашем противном обществе.
Я взяла сына за руку.
– Пойдем, Жан. Их Бог накажет за то, что они сделали.
Корню преградил мне путь.
– Оставьте мальчика, гражданка, он наш воспитанник.
– Это моя мама! – гневно воскликнул Жанно. – Моя мама, сударь!
При слове «сударь» лицо Корню перекосилось.
– Ты хочешь сесть в карцер?
– Я вас не боюсь! – вызывающе произнес Жанно. – Можете сами теперь строгать свои гробы.
Я сочла, что мне пора вмешаться.
– Послушайте, господин Корню, не советую вам повторять слова о карцере. Предупреждаю вас, не переходите границу. Вы не знаете, с кем имеете дело.
– С кем же? – спросил он саркастически.
– С женщиной, которая очень много времени провела в тюрьме. Советую вам избегать со мной встреч. Тюрьма меня многому научила. И если для того, чтобы забрать сына, ж должна буду убить вас, я так и сделаю, имейте в виду!
Я сама не знала, что говорю, но испытала огромное удовлетворение, увидев замешательство на лице Корню. Он отступил в сторону.
– Если сын – драчун и грубиян, то уж мать – самая настоящая преступница, – произнес он нам вслед.
Я обернулась.
– Вы правы, господин Корню. Советую вам помнить об этом всегда.
Мы с Жанно шли к выходу, где нас должны были ждать Маргарита и Шарло.
– Скажи, мой мальчик, ты ведь пошутил тогда насчет гробов, не правда ли?
– Нет. Я не шутил. Я сказал так, потому что мы и правду делали гробы.
– Вы? Дети?
– Да. Мы плотничали.
«Он даже слова такого раньше не знал», – подумала я.
14Стефания, увидев, что я вернулась с двумя мальчиками и Маргаритой, пришла в ужас. В ее глазах плескалось такое отчаяние, что мне стало не по себе.
– Можно один вопрос? – спросила она неожиданно тихим, напряженным голосом.
– Какой?
– Я хочу узнать: есть ли у тебя хоть капля порядочности? Совесть у тебя осталась или нет, дорогая?
Сбитая с толку этим тоном, я никак не могла подобрать слов для ответа.
– Что ты имеешь в виду? – пробормотала я наконец.
Она в сердцах отбросила тряпку, которую держала в руках.
– О Господи, что же это за наказание! В стране творится Бог знает что, и в доме ничуть не легче. Ты решила взять нас в осаду? Решила доконать своими родственными чувствами? Ну уж нет, я этого больше не потерплю… Я не могу кормить дармоедов!
– Не говори так о детях, прошу тебя, – произнесла я.
– Ты не имеешь права ни о чем меня просить, ты сама дармоедка и бездельница! Ты знаешь, что за квартиру надо платить? Знаешь?
– Я не останусь здесь больше недели.
– Эта квартира не создана для того, чтобы здесь даже день ютилось столько человек. Кроме того, нам всем надо есть. Нам самим не хватает хлеба, и я не могу делить пищу на десятерых!
– Я не прошу у вас многого.
– Многого? Полно, милая! Мы ничего не можем дать! Мы бедные! Бед-ны-е! Уясни это, прежде всего! У нас нечего взять, а если б и было, то ты этого ничуть не заслужила!
– Не тебе судить! – отрезала я, уже начиная распаляться. – Не так уж ты сама безгрешна, как хочешь казаться. Похоже, твоя добродетель ничуть не помешает тебе выставить нас всех на улицу.
Стефания повернулась к мужу, который доселе молчал.
– Джакомо, будь добр, объясни своей сестре. Объясни, что мы отказываемся содержать ее. Наберись смелости, скажи правду!
Я тоже посмотрела на брата:
– Да, Джакомо. Скажи. Я хочу услышать, что ты думаешь.
Он долго молчал. Потом сказал – сдавленно, нерешительно:
– Стефания говорит правду, Ритта. Мы слишком бедны. Мы… ну, не можем же мы пожертвовать своими детьми ради… ради твоих.
Я закусила губу. Теперь, когда высказался брат, мне все стало ясно. Продолжать перепалку было бы нелепо, кроме того, это означало бы поссориться окончательно. То есть навсегда… А я этого не хотела. Если уж на то пошло, обстоятельства вынудили их так поступать. Да и надо было принимать во внимание то, что Стефания беременна, – оттого и ведет себя так взвинченно.
Я убрала прядь волос с лица. Потом резко спросила:
– Сколько часов я могу еще пробыть у вас? Джакомо не отвечал. Стефания, повернувшись ко мне спиной и убирая посуду, угрюмо пробормотала:
– Два дня. Так и быть, на два дня оставайся.
– Хорошо.
Я вышла, хлопнув дверью. И уже там, на холодной лестнице, припав щекой к каменной стене, заплакала.
Как изменилась жизнь… Все было поставлено с ног на голову. Роскошь и нищета, как и прежде, делили общество на две неравные части; на мою долю теперь досталась нищета, и с этим надо смириться. Хотя смириться – этого мало… Надо как-то выжить. И я никак не могла понять, каким образом это можно сделать.
Маргарита нашла меня, стала ласково гладить мои плечи.
– Ну, довольно убиваться, мадам. Вы прямо как дитя. Не переживайте так из-за этой ссоры.
– Я не из-за этого переживаю. Хотя Стефания…она могла бы не при детях все это высказать. Жанно – он такой ранимый.
Я вытерла слезы на щеках и едва слышно пробормотала:
– Представляешь, Маргарита столько людей есть на свете, а я ни к кому не могу обратиться за помощью. Даже к брату.
– Вы сами выкарабкаетесь, я вас знаю.
– Сама! Всегда сама! Я не хочу больше сама! Будь проклято это слово!
Губы у меня дрожали. Пытаясь взять себя в руки, я произнесла:
– Маргарита, ты же не представляешь нашего положения. У меня в карманах – ни одного денье. О су и говорить не приходится. Ты понимаешь? Мы умрем прямо на улице от голода и холода, я в этом уверена.
Помолчав, я добавила с усмешкой:
– А у меня были мечты добраться до Бретани!
Маргарита перестала меня обнимать и принялась поправлять серый чепец на голове.
– Слушайте-ка меня, мадам. Вы все эти страшные мысли из головы выбросьте. Не пристало вам так думать.
– Маргарита, я объяснила тебе, что…
– Выход всегда можно найти. Вот у вас девочки родились. Кто их отец? Завтра же отправляйтесь к нему, пусть он вам поможет.
В моих глазах полыхнул такой огонь, что Маргарита оторопела.
– Оставим это, – сказала я резко, давая понять, что для меня это предложение совершенно неприемлемо. – Ничего подобного я делать не стану.
Мы долго молчали, подавленные сознанием своего безвыходного положения.
