Хавьер Аспейтья - Плач Минотавра
Богиня огласила свое пророчество, и воцарилась мертвая тишина, которую нарушил все тот же голос:
— Хотя в сердце нашем и поселилась боль, — сказала Пасифая, обращаясь к Миносу, — праздник будет продолжаться, этой ночью я стану твоей женой, выпьем же за наследника, за твоего будущего сына.
И Пасифая стала кричать, сначала негромко, потом сильнее, и сильнее, и сильнее, крик подхватили все женщины, присутствовавшие при прорицании, он становился все громче — и оборвался, достигнув наивысшей силы.
Жрицы разделывали тушу жертвенного быка. Внутренности и жирные окорока, полив вином, бросили в жертвенный костер, остальные куски пошли на свадебный стол.
Минос наклонил голову, чтобы супруга надела на него ритуальную маску быка, в которой царю надлежало присутствовать на пиру. Пасифая надела корону из коровьих рогов, затем супруги сели на носилки и во главе шумной процессии отправились в город. Стемнело, и город наполнился отсветами факелов, беготней и женскими криками. Повсюду на дверях висели льняные тряпки с восковыми печатями, еще недавно затыкавшие амфоры с вином.
Минос и змея
Критяне водили вокруг носилок причудливые хороводы, имитируя танец, в котором новая лунная владычица закружила быка. Чтобы отвлечься от охватившего его ужаса, Минос безостановочно пил вино, которое ему любезно подливали слуги. Носильщики постоянно менялись: как только одни падали от усталости и выпитого вина, носилки подхватывались новыми добровольцами. «Должно быть, они гордятся тем, что несут своего царя», — не без удовольствия подумал Минос и с некоторой завистью взглянул на носилки прекрасной Пасифаи, вокруг которых толпилось куда больше народу. Великолепный наряд, тот самый, в котором она участвовала в священных игрищах, и обильно покрытая белилами кожа делали ее похожей на саму Богиню. А этот танец с быком… Миноса передернуло: когда он видел ее такой, ему хотелось убить ее или, скорее, дать ей убить его. Что же это такое? Безумие? Страсть? Досада? Страх? В толпе становилось все больше девушек, одетых как Богиня, которые танцевали и пели с вопиющим бесстыдством — вот, пожалуй, нужное слово, — но при этом в них было что-то безумно притягательное. «Дай этим женщинам палец, — вспомнил Минос слова своего отчима, — и они откусят тебе руку по локоть. Они похожи на змей».
На змей. Царь отпил еще вина и вспомнил, как впервые увидел змею. В то время он вместе со своей матерью, Европой, и братьями гулял по садам дворца. Сколько же лет ему было? Пять, шесть? Он тогда отбился от всех: братья относились к нему с неприязнью, наверняка завидовали тому, кого выделял его отчим. Тут он и увидел змею: она лежала, свернувшись клубком, и негромко шипела. Мальчик смотрел на нее, словно заколдованный, его захватила волна противоречивых ощущений: по спине пробежал холодок, на коже выступил холодный пот, во рту пересохло, волосы поднялись дыбом, на глазах выступили слезы… То же самое он чувствовал, когда видел Пасифаю: ему одновременно хотелось и убежать, и потрогать змею. Из оцепенения его вывела Европа, кошкой прыгнувшая на змею и схватившая ее за шею. Затем она достала откуда-то хрустальный сосуд с длинным узким горлышком и сцедила туда змеиный яд. Минос никогда не восхищался никем так, как в тот момент своей матерью, которая показала ему змею и сказала:
— Это животное не для мужчин, но для женщин. Завидев змею, не приближайся к ней, она знает, как тебя обмануть, но сейчас потрогай ее, чтобы в следующий раз тебе не захотелось этого сделать. Видишь? Это опасное, очень опасное животное, особенно для таких, как ты.
«Странный урок», — подумал Минос, вновь ощутив кончиками пальцев зеленоватую, холодную и влажную змеиную кожу, и вдруг заметил, что его носилки постепенно удаляются от носилок Пасифаи. Царь понял, что, если он не вмешается, его болваны-носильщики свернут не на ту улицу. Он ударил скипетром по плечу одного из них, но тот даже не обернулся: как и три его товарища, он уже ничего не слышал, кроме ритмичной музыки, раздававшейся отовсюду, и не думал ни о чем, кроме вина, которым их поили на каждом углу.
— Эй, недоумок! — в бешенстве заорал Минос. — Не туда! Направо, направо! Ты что, оглох?
Будь у царя секира, он бы разрубил тупицу напополам. Носильщики вынесли его на почти безлюдную улицу. Царь решил спрыгнуть с носилок, чтобы остановить их. Сколько же он выпил? Его отчим всегда говорил, что на кносских праздниках надо пить очень осторожно, в противном случае «ты сделаешь все, что велят тебе эти женщины». Царь выпил столько, что не мог даже спуститься с носилок, уносивших его в неизвестность, а носильщики, словно одержимые, все шагали и шагали, удаляясь от процессии, и вскоре Минос потерял празднующих из виду, музыка стихла, и лишь изредка ветер доносил до него звуки барабанов и пение флейт. Царь подумал, что надо бы снять маску быка, но вино взяло свое, и он заснул.
Стрела и мишень
Пасифая и не заметила, как Минос исчез. Она размышляла о том, что сказала ей ее предшественница, Европа: «Когда Минос овладеет тобой, не улыбайся. Человек может подчинить твое тело, но не твой дух. Мой сын немного туповат, уроки Астерия не прошли для него даром, так что сладить с ним тебе будет легко. И все же Минос не Астерий. Будь осторожна и не улыбайся, когда он приблизится к тебе».
Что ж, ей не нравился Минос, упрямый и тщеславный болван. Но сейчас отчего же не улыбаться? Ее окружала восторженная толпа. Вокруг носилок, в точности повторяя ее танец на арене, плясали девушки, одетые как она, хотя и не такие красивые. В первый же день своего царствования Пасифая возродила к жизни многие традиции и обычаи, запрещенные Астерием, и Минос не посмел ей перечить. В этом состояли обязанности царицы, и она успешно с ними справлялась. Определенно сейчас Пасифая могла улыбаться. Музыка и танец постепенно захватили ее, ей вдруг захотелось спуститься с носилок и танцевать вместе со всеми. Процессия уже давно покинула пределы города и направлялась к возвышавшейся впереди величественной горе Юктас. Пасифая посмотрела налево, ища глазами носилки супруга: Минос был там, где ему и положено было находиться, его несли четверо мужчин с мощными обнаженными торсами. Царице показалось, что он стал немного выше и худее, но она списала это на маску и пурпурную тунику.
— Потанцуем? — спросил Пасифаю супруг, царственным жестом протянув ей руку.
Надо же. Маска изменила и голос Миноса: вместо обычного похрюкивания из-под маски слышался зычный мужской бас. Царь тем временем одним махом опустошил свою чашу, не пролив ни капли вина.
