Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви
Когда мы уже сидели за кофейным столиком, принцесса спросила, передавая мне чашку кофе:
– Вы надолго приехали в Вену?
– Нет, мадам, не думаю.
– Вам не понравилась Вена? Вы будете подыскивать другой город?
Я поняла, что моя мачеха абсолютно не подозревает, почему я здесь. Она думала, что я эмигрировала.
– Мадам, я приехала сюда, чтобы повидаться с вами. Я намереваюсь вернуться во Францию.
Сказав это, я сразу же ощутила на себе недовольный холодный взгляд отца.
– Можно узнать, что заставляет вас быть такой упрямой?
– Отец, это не упрямство. Я служу Марии Антуанетте. Кроме того, во Франции у меня остался сын.
Подумав, я добавила:
– Я ведь была уже в эмиграции. Простите, если я буду нелюбезна, но эмиграция – это не слишком почетно. Я не хочу жить на средства чужих монархов.
– Кто-то же должен оставаться за границей, – сказал принц. – Королю необходимы сведения из-за рубежа.
– Конечно, необходимы. Но лиц, добывающих эти сведения, почему-то стало в десять раз больше, чем нужно.
Я демонстративно поставила блюдечко с кофе на столик – при этом чашка тихо звякнула – и поднялась с места. Юбки моего светло-голубого платья зашелестели, прозрачным звоном отозвались бриллианты в ушах. Я откинула назад упавшие на грудь золотистые локоны.
– Отец, прошу прощения. Мне пора идти.
– Отправляетесь в свою гостиницу?
На миг я растерялась, даже не зная, что ответить. Боже мой, похоже, его все это сильно уязвляет. Нужна ли мне эта месть? Такая явная и мелкая… Как бы там ни было, а он мой отец. Он воспитал меня, дал образование. В сущности, наполовину я – его создание. Если бы он не вспомнил обо мне, кем бы я стала?
– Да, – сказала я спокойно. – Надо отдать кое-какие распоряжения насчет багажа и сообщить Кристиану о моем переезде.
На лице принца не отразилось даже удивления.
– Вы сделали правильный выбор, – только и сказал он.
Когда Кристиан вернулся со встречи с графом Симолиным, я сообщила ему, что переезжаю к отцу.
– Если я не сделаю это, все венское общество будет считать нас любовниками, – сказала я, чувствуя себя даже как бы виноватой за то, что оставляю его. Это было будто бегство.
– Почему? – спросил он.
– Потому что я уделяю вам слишком много внимания.
– А вам это в тягость?
– Нет, – возразила я с улыбкой, – вовсе нет… Но все-таки, знаете ли, так не принято.
– Но ведь мы можем рассказать, что мы родственники. Я покачала головой.
– Слишком дальние родственники, Кристиан. А после того как вы оставили Люсиль и подавно.
Он приблизился ко мне, держа в руках изящный легкий футляр. Я подумала, что бы это могло быть, но граф заговорил снова.
– Вы ослепительны, дорогая Сюзанна. И почему-то даже среди множества женщин взгляд выхватывает именно вас.
– Это зависит от самого взгляда, милый кузен. Вы упаковали меня в наряды и украшения, купленные на ваши деньги, поэтому и проявляете ко мне повышенный интерес. На мне нет ничего своего – все ваше.
– Да, это моя слабость. Люблю одевать хорошеньких женщин. На такое удовольствие и денег не жалко… Для меня это такое же увлечение, как политика, только более приятное и утонченное.
Я рассмеялась.
– Ну, я уж в любом случае больше не буду служить вам моделью. От отца я получу все, что необходимо.
– Получите тогда от меня последнюю вещь – уж доставьте удовольствие…
Он раскрыл передо мной бархатный футляр. Тонкое изящное ожерелье мягко сверкнуло в полутьме гостиной изумрудами и бирюзой цвета морской волны. Я прижала руку к груди. Он был так заботлив, так любезен, так внимателен! Мне уже давно никто не дарил драгоценностей. Еще бы, от Франсуа такого не дождешься… У меня в груди невольно возникло теплое чувство к Дюрфору.
– Надеюсь, это допускается венскими приличиями? – спросил он с иронией.
– Я тоже надеюсь, Кристиан, – прошептала я улыбаясь, – мы же все-таки друзья…
– И родственники, – лукаво добавил он. – Эта вещь необыкновенно подойдет к вашему голубому платью. Позвольте мне самому надеть ее…
Он наклонился ко мне так близко, что я невольно вздрогнула. Его губы почти коснулись моей груди. Вместе с прохладным прикосновением ожерелья я чувствовала на коже горячее взволнованное дыхание Кристиана…
Я поняла, что сейчас он поцелует меня. И даже не могла понять, жду или не жду этого. Без сомнения, мне хотелось сделать ему приятное – он так помог мне, был так любезен! Но одному Богу известно, как усложнятся наши отношения, если мы перейдем черту обыкновенной дружбы… Он поднял голову, его горячее дыхание скользнуло по моим губам… И он поцеловал меня. Его язык со стоном нырнул в мой рот; ошеломленная, я как никогда прежде ясно почувствовала запах Кристиана – одеколон и легкий аромат вина, которое мы только что пили. Вино я чувствовала и на его губах. А еще этот горьковатый привкус сигар… В тот же миг я с усилием отстранила его, не сказав при этом ни слова.
Некоторое время мы молчали, глядя друг на друга. Дыхание его было прерывистым, да и у меня грудь вздымалась чаще, чем я хотела бы. Не зная, что делать, я первым делом вспомнила о подарке. Потом осторожно расстегнула застежку ожерелья.
– Кристиан, я благодарю вас, но мне кажется, это сейчас ни к чему.
Он не взял ожерелья, а лишь ласково зажал его у меня в ладони.
– Уж не думаете ли вы, дорогая, что я покупал вас этим? Если думаете, то это не так. Вы мне нравитесь. Что вы на это скажете?
– Увы, – пробормотала я, опуская глаза, – я вынуждена сказать вам, что это только ваша проблема.
– И ваша вина. Разве не так?
– Как бы там ни было, я не хочу больше ничего подобного. Это мне только помешает. Вы обещаете?
Он внимательно заглянул мне в глаза. В его взгляде странным образом смешались разные чувства – любопытство, удивление, лукавство, настойчивость. И он решительно отрезал:
– Нет. Я ничего не обещаю.
2Я остановилась посреди кабинета, растерянно оглядываясь. Дворец Хофбург был неуютен, сыр и холоден, но здесь, в императорском кабинете, все было устроено не хуже Версаля. Скупо горели свечи в высоких золотых канделябрах. Золотистые портьеры было расшиты странными драконами, выгнутыми пагодами, извивающимися змеями. Недаром этот кабинет называли китайским… Здесь все напоминало об этом, даже изящные фарфоровые статуэтки, расставленные над камином, – сплошные китайские пастухи, монахи, узкоглазые изящные дамы.
Появился Кристиан Дюрфор, тихо проговорил мне на ухо:
– Я беседовал с его величеством о вас. Он сейчас выйдет.
– А нельзя ли вам остаться со мной? – спросила я, чувствуя, что робею.
– Нет, это совершенно невозможно… Я исчезаю, мадам.
