Виктория Холт - Рожденная для славы
Если же на сей раз он в самом деле болен… что ж, поделом. Как смел он воображать, что разбирается в ирландских делах лучше, чем я и мои министры? Натворить там такое, чего не позволял себе ни один из предшественников. Главное же его преступление было совершено в тот миг, когда он нагло вторгся в мою опочивальню, застав меня врасплох.
Ко мне пришла вдова Уолсингэма. Я тепло приветствовала ее, ибо знала, что она была моему незабвенному Мавру доброй женой. Леди Уолсингэм попросила, чтобы я позволила Эссексу, ее зятю, написать письмо жене, недавно разрешившейся от бремени.
— Граф находится под арестом, — холодно ответила я. — Переписка запрещена. Да и вряд ли графиня так уж нуждается в знаках внимания от человека, который относился к ней с таким пренебрежением. Это неверный подданный и неверный супруг.
Вдова заплакала, но мое сердце было ожесточено. Роберт гнусно обращался с бедняжкой Фрэнсис. Вряд ли он баловал ее письмами, когда находился в Ирландии.
Тогда Фрэнсис прислала мне в подарок бриллиант, наивно полагая, что это смехотворное подношение смягчит меня. Глупышка! Фрэнсис должна была бы проявлять больше достоинства и не просить за того, кто доставил ей столько горя. Мало того, что он не вылезал из чужих постелей, так еще и не считал нужным скрывать это от жены!
Бриллиант я велела отослать обратно.
Вскоре ко мне явились его сестры Пенелопа и Дороти, облаченные в черное. Я приняла их, ибо меня тронула забота о брате. Поразительно, как этому человеку удавалось до такой степени вызывать к себе любовь окружающих.
С сестрами я разговаривала ласково, сказала, что вполне разделяю их тревогу. Их брат сильно провинился. Он нарушил мои приказы, и теперь его судьбу будет решать Тайный Совет.
Пенелопа вскричала, что я, в своем безграничном милосердии, должна спасти Роберта. Холодно взглянув на нее, я ответила:
— Подданные не смеют указывать королеве, что она должна и чего не должна.
Пенелопа перепугалась, решив, что неосторожными словами повредила брату. Тогда я продолжила мягче:
— Вы можете идти. Участь Эссекса решат члены Совета. Я понимаю ваше горе. Ваша дерзость вызвана тревогой за брата.
Они ушли, немного успокоенные, вообразив, что королева сменила гнев на милость.
Однако я твердо решила, что Эссекса к себе больше не допущу. Не хочу видеть в его глазах отражение своего истинного облика.
В это время произошло еще одно примечательное событие. Некий Джон Хейуард опубликовал книгу под названием «История Генриха IV». Свой труд он посвятил Эссексу, которого сравнивал с великим Болингброком. Учитывая положение, в котором находился Эссекс, посвящение звучало по меньшей мере двусмысленно. Роберт Сесил пришел в негодование, многие другие тоже были возмущены. Мой Эльф утверждал, что это призыв к мятежу, поэтому в скором времени автор сочинения угодил в Тауэр.
Эссекса судили прямо в Йорк-хаусе. Графа обвиняли в заключении позорного и опасного договора с Тайроном, а также в неуважении к верховной власти. Он превысил свои полномочия и нарушил волю государыни, произведя графа Саутгемптона в генералы и раздавая направо и налево рыцарские титулы. Больше всего Эссекса злило, что обвинение представляет Фрэнсис Бэкон, которого он всегда считал своим другом. Бэкон же впоследствии оправдывался тем, что это был не настоящий судебный процесс, а всего лишь неофициальное расследование, и он взял на себя роль обвинителя единственно ради блага самого Эссекса — ведь, оставаясь у королевы на хорошем счету, он, Бэкон, мог бы принести немало пользы своему благодетелю. Так или иначе, в результате разбирательства Эссекс лишился всех занимаемых постов и был оставлен под домашним арестом до особого распоряжения.
Я очень хотела забыть его, но это оказалось не так просто. Ведь я когда-то любила этого человека. Он оказался недостаточно умным для своего высокого предназначения, слишком страстным, слишком бесхитростным. Он был похож на озорного, но обаятельного мальчишку-школяра. Грубоватый, ничего не смыслящий в политике, болезненно тщеславный, он обладал даром покорять женские сердца, и я сама неоднократно вела себя с ним как с возлюбленным, относилась к нему почти как к Лестеру. Однако Эссекс не понимал, что я веду с ним свою игру. Он был слеп, как всякий человек с мелкой душой, вообразивший себя гигантом среди пигмеев. Как могло ему прийти в голову соперничать с Сесилами в деле управления государством! Несчастный глупец! Да, он нравился женщинам, но это еще не значит, что ему удалось бы подчинить своей власти королеву.
В Ирландию отправился Маунтджой, и дело там наконец сдвинулось с мертвой точки. Я надеялась, что Эссекс не забыл, как противился он назначению Маунтджоя. Теперь Роберт, должно быть, горько раскаивался в былой строптивости.
Я не желала держать его под стражей, и три месяца спустя ему вернули свободу, запретив, однако, занимать государственные должности и появляться при дворе.
Тут уж всем, даже самому Эссексу, стало ясно, что его фавор закончился.
Роберт тяжело страдал. Здоровье пошатнулось, влиятельные придворные не желали иметь с ним дела, а тут еще стали одолевать кредиторы. Одним из главных источников дохода для него была концессия на производство сладких вин — лакомый кусок, которого добивались многие. В свое время я предоставила Эссексу эту монополию на десять лет, и вот срок подошел к концу. Вскоре я получила письмо с просьбой о продлении концессии.
Но с какой стати должна я награждать человека, от которого не видела ничего, кроме зла? К тому же мне доложили, что Эссекс привечает у себя всяких смутьянов, людей, имеющих счет ко мне и к государству. Там велись подрывные разговоры, о содержании которых я время от времени получала донесения.
Пришлось Эссексу распрощаться с концессией.
Другой бы на его месте затих, затаился бы, но Эссекс был из другого теста. Он не мог жить без шума и конфликтов.
Дело принимало опасный оборот. К Эссексу зачастил не любимый мной Саутгемптон. Однажды возле Дерхем-хауса он столкнулся с лордом Греем, и между старыми врагами началась потасовка, в которой приняли участие сопровождавшие их слуги. Одному из людей Саутгемптона отсекли руку, и Грея арестовали. Однако, отлично зная вздорный нрав графа, я вскорости сняла с лорда Грея обвинение и вернула ему свободу, чем привела в негодование и Саутгемптона, и Эссекса.
Представляю, как тревожилась в эти дни за сына Леттис. Она была умнее его и не могла не понимать, что надвигается катастрофа. Ясно, во всяком случае, было одно: обратной дороги ко двору Эссексу нет, хотя кое-кто считал, что для опального фаворита еще не все потеряно. Люди помнили, сколь стойкой была моя привязанность к Лестеру. Ведь даже после того, как он женился на другой, я простила его и осыпала еще большими милостями. Глупцы, где им понять, что Лестера я любила по-настоящему, а с Эссексом меня связывала всего лишь иллюзия, смехотворная, несбыточная мечта воскресить ушедшую молодость и умершую любовь.
