Мэри Маргарет Кей - Дворец ветров
Ответом ему служило только эхо. Анджули молчала, но молчание ее было красноречивым и без слов повторяло то, что она говорила раньше: она уже дала слово Шу-шу, и слово это нерушимо…
У Аша перехватило горло, однако в гневе своем он заговорил через силу, яростно бросая слова в непреклонную тишину:
– Неужели ты не понимаешь, каково мне будет жить, зная, что мой ребенок принадлежит другому мужчине, который вправе поступать с ним, как сочтет нужным? Продать любому, кого выберет, – как продали тебя с сестрой!
– У тебя… у тебя будут другие дети… – прошептала Анджули.
– Никогда!
– …а я не узнаю об этом, – продолжала Анджули, словно не услышав Аша. – Возможно даже, у тебя уже есть дети, ведь мужчины беспечно разбрасывают свое семя. Они считают в порядке вещей ложиться со шлюхами и женщинами легкого поведения и не задаются вопросами о возможных последствиях. Можешь ли ты сказать, что до этой ночи никогда не спал ни с одной женщиной?.. – Она ненадолго умолкла и, не дождавшись ответа, печально промолвила: – Нет. Едва ли я была первой. Надо полагать, у тебя была не одна женщина; вероятно – много. А коли так, разве можешь ты быть уверен в том, что где-то на свете не живет ребенок, который мог бы назвать тебя отцом? У мужчин так заведено: они покупают себе удовольствие, а получив его и расплатившись, уходят и больше не вспоминают об этом. И хотя сейчас ты говоришь, что никогда не женишься – возможно, так оно и будет, – я не думаю, что по природе своей ты предрасположен к аскетической жизни. Рано или поздно ты станешь спать с другими женщинами и, вполне вероятно, станешь отцом других детей, не зная и не думая об этом. Но я, если зачну, буду знать… и думать. Я буду носить ребенка под сердцем много месяцев и терпеть все недомогания, сопряженные с беременностью, а потом подвергнусь смертельной опасности и вынесу муки, чтобы дать ему жизнь. Если я заплачу такую цену, разве можешь ты позавидовать мне?.. Не можешь.
«Не можешь», – прорыдало эхо. И Аш действительно не мог. Джули была права. Мужчины беспечно разбрасывают свое семя, однако оставляют за собой право выбирать из плодов своих соитий, признавая свое отцовство или отрекаясь от него по своему усмотрению. Ашу никогда прежде не приходило в голову, что он может быть отцом, и сейчас он с ужасом осознал, что такое очень даже вероятно, ибо он никогда не принимал никаких мер предосторожности – надо полагать, потому, что думал (если вообще думал о подобных вещах), что о мерах предосторожности должны заботиться женщины.
Да, вполне возможно, где-то на свете сейчас живет его ребенок – на равалпиндской базарной площади, или в какой-нибудь задымленной лачуге в Пограничных горах, или в беднейшем квартале Лондона. А если так и если Джули суждено родить от него, претерпев опасности и муки родов, разве вправе он заявлять о своих притязаниях на ребенка? Или даже утверждать, что станет для него лучшим отцом, чем неизвестный рана?
Аш попытался заговорить, но не смог, – рот у него судорожно кривился, словно после глотка едкой кислоты, да и сказать больше было нечего. Эхо стихло, снова воцарилась тишина, и вскоре он услышал шорох в темноте и понял, что Джули надевает узкие шаровары, которые он снял с нее – как давно? Внезапно Ашу показалось, что с тех пор прошла целая жизнь, и на него накатило чувство безразличия, безысходности и полной опустошенности. Воздух в пещере вдруг показался таким холодным, что он задрожал всем телом, и громкий нелепый стук собственных зубов напомнил ему, что, если они не найдут ачкан Джули и остатки его рубашки, ужасного скандала не миновать, ведь тогда им придется вернуться в лагерь полуголыми. Он нашарил в темноте свои бриджи и башмаки, устало поднялся на ноги, чтобы их надеть, а когда застегнул ремень и убедился, что из карманов ничего не выпало, отрывисто спросил:
– Где твой кафтан?
– Не знаю… – В голосе Анджули слышалась такая же бесконечная усталость, какая владела им самим. – Он был у меня на голове, и, должно быть, я уронила его, когда услышала твои крики.
– Ну, ты всяко не можешь вернуться без него, – грубо сказал Аш. – Будем ходить кругами, покуда не найдем кафтан. Дай руку. Глупо будет снова потерять друг друга в темноте.
Рука Анджули, холодная и словно чужая, не сжала его ладонь, а осталась вялой и безжизненной, и он держал ее, как держал бы руку постороннего человека, – слабо, безучастно и лишь для того, чтобы находиться в соприкосновении со спутницей, когда они медленно пробирались в непроглядном мраке вдоль скалистой стены.
На поиски ачкана у них ушел почти час. С рубашкой дело обстояло проще: Аш бросил ее возле лошадей в главной пещере, а теперь, когда буря закончилась, входной проем вырисовывался в разлитой вокруг черноте серым вытянутым прямоугольником, послужившим для них ориентиром.
В глубине пещеры было холодно, но снаружи воздух был горячий, недвижный и насыщенный запахом пыли, и в небе тускло мерцали немногочисленные звезды, словно подернутые дымкой. Луна скрывалась либо за холмами, либо за пыльными облаками, и долину накрывала густая тень, но после кромешной тьмы пещер земля и небо показались на удивление светлыми, и Аш не сразу сообразил, что это объясняется не только тем, что буря на много миль окрест устлала землю белесым покровом из речного песка и пыли, но еще и близостью рассвета.
Он испытал неприятное потрясение, ибо никак не предполагал, что столько времени могло пролететь незаметно для него. Он думал, они находились в пещере два или три часа, от силы четыре. А оказывается, прошла целая ночь, и его план незаметно доставить обратно Джули в лагерь под покровом тьмы, пользуясь всеобщим смятением, рухнул. Ко времени, когда они доберут – с я туда, взойдет солнце. Неудивительно, что луны нигде не видать: она зашла несколько часов назад. Звезды уже угасали, и, несмотря на пыль, в воздухе слышался запах утра, – слабый, не поддающийся определению запах, который предвещает наступление нового дня так же определенно, как первые проблески зари и петушиный крик.
– Прибавь ходу, – велел Аш, пуская Бадж Раджа в галоп.
Но через минуту кобылица Джули споткнулась и перешла на неровную рысь, и ему пришлось повернуть обратно.
– Думаю, это просто камушек, – сказала Джули, спешиваясь.
Но это оказался осколок кремня, острый как стекло. Он вонзился в ногу лошади так глубоко, что Аш – за отсутствием ножа и хорошего освещения – провозился почти десять минут, пока не извлек его. Но кобылица все равно продолжала хромать, поскольку порез был глубоким.
– Ты сядешь на Бадж Раджа и как можно скорее вернешься в лагерь, – решил Аш. – А я подъеду позже. В данных обстоятельствах тебе лучше появиться там одной. Ты скажешь, что мы потеряли друг друга во время бури, ты провела ночь в пещере и пустилась в обратный путь, едва начало светать. Такое объяснение вызовет меньше подозрений. Ты скажешь, что не знаешь, где я.
