Лоретта Чейз - Последний негодник
Игра французских слов «право» и «лево», как объяснил Вир озадаченному Тренту, намеревалась сойти за юмор.
– Эту часть я понял, – подтвердил Берти. – Но это «дрой ди сайнью-ер» – разве по-французски не два соверена? Я-то думал, вы предлагали за малютку фунт.
Droit de signeur, как cквозь стиснутые челюсти пояснил Вир, являлось правом феодального господина лишать девственности невест его вассалов, так называемым «правом первой ночи».
Квадратное лицо Трента покраснело.
– Да что вы! Это не смешно. Девственницы… и новобрачные, сверх того.
Он направился к двери лавчонки, без сомнения собираясь уладить дело в своей собственной неподражаемой манере.
Вир потащил его назад.
– Это всего лишь рисунок, – произнес он. – Шутка, Трент, не более того.
Напомнив поговорку «с глаз долой, из сердца вон», он увлек своего новоявленного защитника тротуар и собрался перейти улицу.
И тут ему пришлось отдернуть Берти назад, с дороги угрожающе близко к ним проехавшего черного экипажа.
– Да чтоб мне провалиться! – крикнул Трент, запнувшись о тротуар. – Помяни черта, а он тут как тут.
Это была она, причина непрестанных избитых шуточек и глупых карикатур.
Пронесшись на полной скорости, мисс Боудикка Гренвилл отсалютовала им на манер кучера, коснувшись хлыстом края шляпки, и ослепив дерзкой ухмылкой.
Будь она мужчиной, Вир бросился бы за ней, стащил с экипажа и вогнал бы эту нахальную улыбочку ей в глотку. Но она не была мужчиной, и все, что ему оставалось, это, внутренне кипя, смотреть вслед, пока секундой позже она не свернула за угол… скрывшись с глаз, но далеко, опасно далеко не забытая.
Глава 3
Настроение герцога Эйнсвуда могло бы улучшиться, кабы он знал, насколько близка была Лидия к тому, чтобы скорей уж не обогнуть, а врезаться в угол, а заодно и в ближайшую лавку.
И хотя она вовремя очнулась, произошло это в самый последний момент, еще чуть-чуть, и она бы опрокинулась, это уж как пить дать.
Не говоря уже о том, что она чуть не переехала двух мужчин всего лишь за секунду до этого.
Все произошло из-за того, что стоило Лидии узнать высокую фигуру на тротуаре, как ее мозг выключился. Из головы повылетали все мысли о том, где она и что творит.
Всего лишь мгновение, но это мгновение длилось слишком долго. Да и позже Лидия не полностью пришла в себя. Хоть ей и удалось лихо изобразить то хладнокровное приветствие, у нее было ужасное подозрение, что улыбка вышла уж слишком широкой и… ну, ладно, глупой, не будем умалять факты. «Глупая улыбка умалишенной», – сердито размышляла она, под стать ее по-идиотски стучавшему сердцу. Словно она глупая девчонка тринадцати годочков, а не закаленная старая дева двадцати восьми лет.
Всю дорогу до Брайдуэллской тюрьмы Лидия читала себе наставления.
Однако, когда она вошла в сию юдоль страдания, то отмела свои личные заботы в сторону.
Лидия прошла в Пересылочную залу. Здесь неимущие женщины, которым определили местожительство в других частях Англии, содержались неделю перед отправкой в их собственные приходы в соответствии с расхожей философской истиной, которая гласила, что «милосердие начинается дома».
С порога перед взором представал ряд низких, узких, набитых соломой лежанок, выстроившихся вдоль стены. Камин и дверь прерывали ряды таких же лежанок с другой стороны. Залу занимали около двадцати женщин, некоторые были с детьми.
Некоторые женщины прибыли в Лондон в поисках лучшей доли, кое-кого погубили, и они приехали, спасаясь от позора, а часть из них бежала от обычной совокупности насущных бед: несчастья, нищеты, жестокости.
Лидия описала бы это место читателям в своей обычной манере. Она бы набросала в ясных и простых выражениях то, что увидела, и точно таким же стилем рассказала истории женщин, без моральных поучений и излишних сантиментов.
Это отнюдь не все, что делала Лидия. Но она не думала, что у читающей публики было право знать о тех полкронах, которые она тайком совала тем, у кого брала интервью, или о письмах, которые писала за них, или о людях, с которыми она говорила от лица этих несчастных.
Ежели сверх того Гренвилл из «Аргуса» расстраивало, что она могла сделать столь мало, или ее сердце болело все время, пока слушала этих женщин, то ее чувства никак не отражались в публикуемой работе. До таких чувств никому не было дела, кроме нее самой.
Последнее интервью было с новенькой, пятнадцатилетней девочкой, которая качала младенца столь слабенького и тощего, что у него, в отличие от других детишек, не было сил даже плакать. Мальчик безвольно лежал на руках матери, время от времени издавая изнуренное хныканье.
– Ты должна позволить мне что-нибудь для тебя сделать, – увещевала ее Лидия. – Если ты знаешь, кто его отец, скажи мне, я с ним побеседую за тебя.
Сжав губы, Мэри помотала из стороны в сторону грязной копной соломенных волос.
– Ты бы поразилась, как много отцов соглашаются помогать, – уверяла ее Лидия. После того, как я с ними разобралась, могла бы прибавить она.
– Иногда па забирают их прочь, – произнесла девочка. – Джемми – это все, что у меня сейчас есть.
Она на секунду перестала укачивать и озабоченно посмотрела на Лидию.
– У вас-то есть?
– Дети? Нет.
– А мужчина?
– Нет.
– И ни о ком не мечтаете?
– Нет
«Лгунья, лгунья, лгунья», – насмехался бесенок внутри Лидии.
– Да, – поправилась она с коротким смешком.
– Вот и у меня тоже и «да», и «нет» было, – поделилась Мэри. – Я себе говорила, что, дескать, я порядочная девушка и ни к чему его желать, поскольку не достать до него, слишком высоко, и такие не женятся на крестьянских девушках. Но все «нет» были у меня в голове, а по-всякому я пылко мечтала о нем. И тогда ведь все закончилось «да», и вот этот малыш тому свидетельство. И то правда, если вы подумаете, что я не могу о нем позаботиться как надо. – Ее нижняя губа задрожала. – Ладно, пусть, но вам нет нужды говорить или писать за меня. Я могу написать сама. Вот.
Она всучила ребенка Лидии, которая на это обменяла тетрадь и карандаш. То есть на него.
Лидия все время видела малышей, дети являлись тем доходом, которым беднейшие лондонцы владели в изобилии. Она и прежде держала детей на коленях, но ни один из них не был таким малюткой, таким крайне беспомощным.
Она посмотрела вниз на узкое маленькое личико. Малыш не был ни хорошеньким, ни сильным, ни чистеньким, и ей захотелось всплакнуть над ним, над коротким несчастным будущим, ожидавшим его, над его матерью, которая и сама была всего лишь брошенным ребенком.
