Елена Арсеньева - Звезда королевы
Марии тоже, конечно, стало бы жутко, если бы могла она испытывать ныне хоть какое-то чувство, кроме ужасной опустошительной усталости.
Она стояла, не отводя глаз от окна, всем телом, всем существом своим ощущая, что Ночной Дюк стоит позади нее. Совсем близко, так, что, казалось, она слышит неистовое биение его сердца. И не могла заставить себя обернуться.
Догадка — нет, прозрение! — пригвоздило ее к месту, словно coup de foudre, как любят говорить французы. Вот именно, удар молнии! Внезапный удар, уничтоживший, испепеливший ее в одно мгновение.
Значит, его считали погибшим, а он решил не объявляться, не открываться жене, потому что… потому что подозревал, будто она заодно с его подлым убийцей? И, может быть, подстроила убийство так же бессердечно, хладнокровно, как незадолго до этого — бутафорскую дуэль на улице Карусели? Он не верил ей, не верил ей ни в чем с тех самых пор, как она впервые солгала ему во тьме петербургской спальни… давно, давно, жизнь назад!
Да что это, о чем она? Что все обиды перед тем, что он жив, он с ней, он стоит рядом. Он жив?!
Облегчение было так бесконечно велико, что слезы хлынули из глаз. Мария обернулась, слепо протянула руки, не видя куда, и чуть не закричала от счастья, когда он схватил ее ладони и вдруг рывком притянул к себе, стиснул в объятиях так, что она едва не лишилась дыхания, — и наконец-то губы их встретились. После бесконечной, вечной разлуки.
Синие, серебряные, золотые цветы, сполохи, искры бились, мелькали в глазах Марии, сплетались спиралями, кружились счастливыми огненными каруселями, хороводы, стаи каких-то крошечных золотых птиц… нет, рыбок, как в том сне… и сердце ее вдруг перестало биться, когда она вспомнила свой сон — и то, что он означал.
Ноги ее подогнулись, она выскользнула из рук Димитрия и, рухнув на колени, зашлась в таких отчаянных, безутешных рыданиях, что он какое-то время оцепенело стоял над ней, совершенно потерянный, не зная, что делать, а потом повалился рядом, снова сомкнул вокруг Марии кольцо своих рук, пытаясь голосом, поцелуями, нежностью, безмерной любовью своею разбить ту стену отчаяния, которую она вдруг воздвигла между ними.
Но слова его любви, за каждое из которых Мария еще недавно отдала бы десять лет жизни, сейчас чудились ей пустым звуком; она мотала головой, она вырывалась, она ничего не хотела слышать. Зачем, если она сейчас опять потеряет его, потеряет навеки? Но больше она не будет молчать, больше не будет лгать. Лучше сказать сразу, пока она еще не привыкла к мысли, что он жив, к счастью его любви; лучше пусть уйдет сейчас — тогда, возможно, у нее останется надежда выжить… или умереть. Но без него! Теперь уже навек без него! И, с трудом прорываясь сквозь слезы, она выкрикнула:
— Ах, почему вы медлили? Почему не сказались раньше?!
Он потянулся к ней, но Мария отшатнулась:
— Постойте! Вы должны узнать сразу! Я не знала, что вы живы. Я не ждала… я не…
Что толку нагромождать нелепые оправдания, когда он все равно не поверит ни одному из них?
— Однажды я была на кладбище ночью. И там, возле вашей могилы, ко мне подошел кто-то… я думала, может быть, ваш призрак или ангел небесный. Он был со мной всю ночь. О Димитрий, если бы я знала, что вы живы? С той ночи я беременна!
И, выкрикнув эти роковые слова, Мария смогла наконец вздохнуть свободно. И когда она заговорила вновь, голос ее был уже спокоен; только эхо былых слез дрожало в нем:
— Вы можете судить меня как хотите. Вы можете расстаться со мной… сейчас или потом. Но я никогда и ни за что не расстанусь с этим ребенком. Я не знаю, кто его отец. Я зачала его… от мечты! От тоски по вас!
— Я знаю, кто его отец, — глухо проговорил Корф. — Тогда на кладбище с вами был я.
— Хозяин! — ворвался в залу Данила. — С корабля дали сигнал, что шлюпка вышла! Мы зажигаем огонь на маяке!
И он осекся, увидев, что они так и стоят на коленях друг против друга, не отводя напряженных взоров, торопливо шепча какие-то слова, как если бы он не вбежал, не закричал во весь голос, а всего лишь чайка крикнула вдали.
Данила постоял, посмотрел на них, потом перекрестился и вышел на цыпочках.
— Но вы же говорили, у вас не может быть детей, — недоверчиво пробормотала Мария.
Корф сокрушенно покачал головой:
— В тот день я был вне себя от горя. Я любил вас с самого первого мгновения, но так страдал… Я солгал. Простите меня! Всю нашу жизнь изломал я!
— Мы вместе ее ломали, — со вздохом призналась Мария. — Господи! Ну почему я не открыла глаза там, в сторожке! Я боялась, что, если погляжу, вы просто исчезнете. Я ведь думала, это был ангел…
— Ну что ж, — улыбнулся Димитрий, притягивая ее к себе и осторожно целуя в теплый висок. — Если у нас родится дочь, придется назвать ее Ангелиной.
* * *Забегая вперед, следует сказать, что так они и поступили.
октябрь 1995 — февраль 1996
Нижний Новгород
Примечания
1
Мон-Нуар — Гора ночи (фр.).
2
Мятежа (фр.).
3
Чревоугодием, обжорством (старин.).
4
Но почему, почему (фр.).
5
Жаре, духоте (старин.).
6
Оставьте нас, господа, что вы, с ума сошли?! (фр.)
7
Добрый народ (фр.).
8
Карета, предназначенная для дальних путешествий.
9
Разгневанная Венера (фр.).
10
Аспид (фр.).
11
Пренебрежительное прозвище дворян, аристократов.
12
Повесить! (фр.)
13
Пренебрежительное прозвище короля Людовика XVI, данное чернью во время революции.
14
«Луизой» парижане называли гильотину — по имени ее изобретателя хирурга Луи Гильотена.
15
Манон — у французов уменьшительное от имени Мари, Мария.
16
Ничтожество (фр.).
17
Черт побери! (фр.)
18
Беспощадная, прекрасная дама — персонаж французской рыцарской поэзии.
