Серж Голон - Анжелика
– Король сказал мне: «Я не желаю больше слышать о вас». Вы понимаете, что это означает? Это означает, что графини де Пейрак больше нет. Я не должна больше существовать. И я уже не существую. Вы поняли?
– Я понял главное: что вы больны, – ответил Дегре. – Так вы подтверждаете свои слова, которые сказали мне в прошлый раз?
– А что я сказала?
– Что у вас нет ко мне никакого доверия.
– Сейчас вы единственный человек, кому я могу доверять.
– Тогда идемте со мной. Я вас отведу в одно место, где вас полечат. Вы не должны встречаться с грозным иезуитом, пока не придете в себя, не соберетесь с силами.
Он взял ее под руку и увлек в суетливую утреннюю парижскую толпу. Шум стоял оглушительный. Все торговцы уже высыпали на улицы, наперебой расхваливая свой товар.
Анжелика, как могла, старалась защитить свое раненое плечо, но ее то и дело толкали, и она стискивала зубы, чтобы не застонать.
Глава 38
На улице Сен-Никола Дегре остановился перед домом с огромной вывеской, где на ярко-синем фоне был изображен медный таз. Из окон второго этажа валили клубы пара.
Анжелика поняла, что адвокат привел ее к цирюльнику, державшему парильню, и уже заранее почувствовала облегчение при мысли, что сейчас погрузится в лохань с горячей водой.
Хозяин, мэтр Жорж, предложил им сесть и подождать несколько минут. Широко расставляя локти, он брил мушкетера и рассуждал о том, что мир – это бедствие для славного воина, истинное бедствие.
Наконец, передав «славного воина» ученику, чтобы тот вымыл ему голову – что было отнюдь не легким делом, – мэтр Жорж, вытирая бритву о свой передник, с услужливой улыбкой подошел к Анжелике.
– Так-так! Все понятно. Еще одна жертва любви. Ты хочешь, чтобы я немного подновил ее перед тем, как ты возьмешь ее себе, так, что ли, неисправимый юбочник?
– Тут дело не в этом, – очень спокойно возразил адвокат. – Эту молодую особу ранили, и я бы хотел, чтобы вы облегчили ее страдания. А потом пусть ее выкупают.
Анжелика, которая, несмотря на свою бледность, от слов цирюльника сделалась пунцовой, почувствовала полное смятение при мысли, что ей придется раздеваться при мужчинах. Ей всегда прислуживали женщины, а так как она никогда не болела, ее ни разу не осматривал врач, а тем более такой вот уличный лекарь-цирюльник.
Но прежде чем она успела сделать протестующий жест, Дегре, словно это совершенно естественно, с ловкостью мужчины, для которого женская одежда не представляет никаких тайн, расстегнул крючки на ее корсаже, затем развязал тесемку, поддерживавшую рубашку, и стянул рубашку вниз, до талии.
Мэтр Жорж склонился к Анжелике и осторожно снял повязку из пропитанной мазью корпии, которую Марикье наложила на длинный порез, оставленный шпагой шевалье де Лоррена.
– Хм! Хм! Все понятно! – пробурчал цирюльник. – Какой-то галантный сеньор счел, что с него запросили слишком дорого, и решил расплатиться «железной монетой», как мы это называем. Разве ты не знаешь, голубушка, что их шпагу надо держать под кроватью до тех пор, пока они не возьмут в руки свой кошелек?
– Что вы можете сказать о ране? – спросил Дегре.
У него был все такой же невозмутимый вид, в то время как Анжелика чувствовала себя ужасно.
– Хм! Хм! Ничего хорошего, но и ничего плохого. Я вижу, что какой-то невежественный аптекарь смазал ее разъедающей солоноватой мазью. Сейчас мы ее снимем и заменим другой, которая освежит и восстановит ткань.
Он подошел к полке и взял оттуда коробочку.
***Анжелика страдала оттого, что сидит полуголая в этой цирюльне, где запах подозрительных снадобий смешивался с запахом мыла.
Вошел какой-то клиент, чтобы побриться, и, увидев Анжелику, воскликнул:
– Ну и грудки! Мне бы поласкать такие, когда взойдет луна!
Дегре сделал незаметный знак, и Сорбонна, лежавшая у его ног, бросилась к незнакомцу и вцепилась зубами в его штанину.
– Ой-ой-ой! Я пропал! – завопил тот. – Это же человек с собакой. Так, значит, эти божественные яблочки принадлежат тебе, Дегре, чертов бродяга!
– Уж не гневайтесь, мессир, – бесстрастно сказал Дегре.
– В таком случае, я ничего не видел и ничего не говорил. О, простите меня, мессир, и скажите своей собаке, чтобы она не рвала мои бедные поношенные штаны.
Дегре тихо свистнул, подзывая собаку.
– Я хочу уйти отсюда, – дрожащими губами проговорила Анжелика, неловким движением пытаясь натянуть на себя рубашку.
Адвокат твердой рукой усадил ее на место. Он сказал грубовато, хотя и шепотом:
– Не стройте из себя недотрогу, глупая. Вспомните солдатскую поговорку: «На войне как на войне». Вы ведете битву, от которой зависит жизнь вашего мужа и ваша собственная жизнь. Вы должны сделать все, чтобы победить, и сейчас не время для жеманства.
Подошел цирюльник с маленьким блестящим ножиком в руке.
– Кажется, придется резать, – проговорил он. – Под кожей скопился гной, его нужно вывести. Не бойся, деточка, – добавил он ласково, словно разговаривал с ребенком, – ни у кого нет такой легкой руки, как у мэтра Жоржа.
Несмотря на свой страх, Анжелика убедилась, что цирюльник не врал: операцию он сделал очень ловко. Потом мэтр Жорж залил рану какой-то жидкостью, отчего Анжелика буквально подскочила, сразу поняв, что это спирт, и сказал, чтобы она поднялась в парильню, а уж потом он ее забинтует.
***Парильня мэтра Жоржа была одним из последних банных заведений, сохранившихся с тех давних времен, когда крестоносцы, побывав на Востоке, поняли прелесть турецкой бани и ощутили потребность мыться. В те далекие времена парильни в Париже появлялись на каждом шагу. И там не только парились и мылись, но еще и «снимали волосы», как тогда говорили, то есть удаляли растительность со всего тела. Однако вскоре эти парильни приобрели дурную славу, так как к своим многочисленным услугам они добавляли и те, которыми интересовались главным образом посетители злачных заведений на улице Долины любви. Против парилен ополчились обеспокоенные священники, суровые гугеноты и медики, которые видели в них источник различных дурных болезней, и добились их закрытия. Вот почему, если не считать нескольких весьма непривлекательных парилен, которые содержали цирюльники, в Париже негде было помыться. Впрочем, население, кажется, легко мирилось с этим.
Парильня состояла из двух выложенных каменными плитами залов, разделенных деревянными перегородками на маленькие кабины. В глубине каждого зала помещались печи, в которых слуга нагревал булыжники.
Одна из служанок женского зала донага раздела Анжелику. Затем ее заперли в кабинку, где стояли скамьи и лохань с водой, в которую только что бросили раскаленные булыжники. От воды поднимался горячий пар.
