Персия Вулли - Гвиневера. Дитя северной весны
Он тяжело вздохнул, и я услышала, как мама прилегла рядом, уговаривая его, как капризного ребенка.
— Ты просто очень устал сегодня. Подожди и сам увидишь: утром ты спустишься с холма самым величественным образом, и каждый будет наблюдать за тобой с любовью и восхищением. — Должно быть, она добавила что-то еще, так как он тихо рассмеялся, и разговор смолк.
Потом я долго лежала без сна, думая об отце и впервые — о его увечье. Я всегда знала о его хромоте, но она не была заметна, когда он сидел верхом на лошади или заседал в совете. До сих пор я никогда не считала это помехой, и сама мысль о том, что люди могут отвернуться от него из-за ран, полученных в бою, вызывала негодование. Мысль о том, что его хромота могла стать угрозой для его жизни, потрясла меня.
Черт бы побрал этих жрецов, яростно подумала я, заворачиваясь плотнее в одеяла. Надоедливые существа, всегда вмешивающиеся в людские дела… По мне, все они могут убираться к своей Владычице и утонуть в ее драгоценном озере!
5 ЗИМА
Несмотря на сомнения отца жертвоприношение на следующий день прошло благополучно, и, пока кровь быка стекала в котел, люди распевали старые песни, с большим удовольствием вспоминая, каким удачным выдался прошедший год. Не чувствовалось никакого беспокойства или неудовлетворенности, и все мы встретили новый год веселым праздником и с большими надеждами.
Вскоре пришла зима, раньше, чем обычно, и принесла с собой огромное северное сияние, сверкающее и исчезающее в ночном небе, окруженное яркими цветными полосами. Часто в непогожие дни, когда Лин оставалась дома, я ходила в мастерскую Руфона и садилась около ящика для ремонта сбруи.
Я проводила там многие часы, наблюдая, как огромный старик, задумчиво жующий соломинку, дергал, растягивал и развязывал ремни уздечек, сбруи и седельных сумок. Он показал мне, как искать первые признаки износа и как наращивать новый кусок кожи, и я гордилась, что выполняю работу точно в соответствии с его требованиями. И он всегда говорил о лошадях.
Однажды он рассказал мне о боевых жеребцах, подкованных для сражений и обученных лягаться копытами.
— Это легионеры так использовали боевых лошадей? — спросила я со смешанным чувством восхищения и неприязни от незримого присутствия римских обычаев.
— Не знаю. Думаю, что римляне не очень-то использовали лошадей в сражениях, если только для охраны Стены. В большинстве случаев легионеры сражались в пешем порядке, как и мы сейчас, но их было столько, что казалось, будто вся страна пришла в движение.
Я старалась представить, как же выглядели римляне. Однажды я спросила об этом Нонни, которая в ответ фыркнула и сказала, что они были злодеями, что может подтвердить любой добрый кельт. Кети только засмеялась и предположила, что все мы были римлянами до начала Смутного времени. Руфон сказал, что он понятия об этом не имеет и его это не интересует. По его мнению, римляне равнодушно относились к лошадям и потому не заслуживали внимания.
Однажды, придя на кухню из конюшни, я застала там мать, что-то разыскивающую в шкафу для пряностей. Она посмотрела на меня и сморщила нос.
— Боже, дитя, от тебя пахнет конюшней. Чем ты занималась? — Замечание было сделано вскользь, и, не дожидаясь ответа, она вернулась к своим поискам.
— Помогала Руфону, — сказала я, пожимая плечами, гадая, для чего нам эти приправы. Травы в изобилии росли в каждом саду и в каждом поле, но гораздо реже в шкафу для специй попадались кусочки орехов и коры, придающих остроту пище. Нонни говорила, что готовить еду, используя кусочки деревьев, которые сами выросли в земле, — варварский обычай, но Кети отвечала, что еда будет невкусной, если мы ограничимся только луком и чесноком в качестве приправы. Как бы то ни было, специи всегда приберегались для особого случая, и мне стало любопытно, зачем они понадобились матери сейчас. — Что ты хочешь делать?
— Испечь пироги для праздника зимы, — ответила она рассеянно, хмуро оглядывая дальнюю полку. — Ты много времени проводишь с Руфоном?
— Наверное, — медленно ответила я, поглядывая на печеные яблоки, которые Гледис поставила охлаждаться. — Он говорит, что я уже так же быстро нахожу слабое место в сбруе, как и он сам.
Мать наконец вынула нужный ей ящик, повернулась и прямо посмотрела на меня.
— Я думала, что ты в ткацкой вместе с Видой.
Я слишком поздно сообразила, что язык снова подвел меня; все, что я могла сейчас сделать, это отвернуться и больше не раскрывать рта.
Я терпеть не могла прядение. Оно напоминало мне о вражеских набегах, когда мужчины сражались, а женщины и дети прятались в тайных убежищах на озерах до тех пор, пока опасность не отступала. Эти времена были наполнены страхом, и женщины молча занимались своими повседневными делами, и ни одной не хотелось играть с детьми, смеяться или весело спускаться к озеру. Мне казалось, что те дни состояли из плотной серой шерсти, на которой мы, дети, учились прясть; грубая и сальная, она царапала мне руки и вызывала раздражение, пока я не начала ненавидеть ее. Даже запах сырой овечьей шерсти напоминал мне о страхе и заточении в угрюмых убежищах.
— Думаю, Гвен, что мне лучше потолковать с Руфоном, — сказала мать со вздохом, — потому что я хочу, чтобы с завтрашнего дня ты была на верхнем этаже с Видой.
Разочарование, видимо, явственно отразилось на моем лице, потому что она положила мне руку на плечо и обняла меня.
— Знаю… я знаю, как тебе нравится бывать в конюшнях, но есть вещи, связанные с ведением дома, которым тебе надо научиться, и они начинаются с ручной прялки и овечьей шерсти. Без ткацкой работы не будет одежды, сумок, настенных драпировок, штандартов, сетей для ловли рыбы или веревок для кухни. И ты никогда не сумеешь руководить работой ткацкой, если не научишься всем премудростям этого дела сейчас.
Я посмотрела на мать, рассерженная, обманутая и несчастная, и она расхохоталась.
— Ах, дитя, все не так ужасно. Это вовсе не означает, что ты иногда не сможешь проводить время с Руфоном и лошадьми. Но нужно начинать привыкать к тому, что следует знать всем молодым девушкам. И завтра ты сначала должна явиться к Виде, чтобы она могла начать заниматься с тобой. Теперь иди и умойся; я не хочу, чтобы ты появилась в большом зале, воняя как куча навоза.
Тебе-то просто это говорить, думала я возмущенно, плескаясь в корыте с водой. Ты взрослая и можешь поступать так, как тебе хочется, а мне предстоит каждый день сидеть взаперти среди всей этой вонючей шерсти и слушать болтовню женщин.
Однако следующим утром я послушно пришла в ткацкую, где Вида огорченно разглядывала узловатую, неровную нитку, которую я ссучила для нее.
