Персия Вулли - Гвиневера. Дитя северной весны
Старуха подошла к кровати и стала натягивать башмаки из мягкой кожи.
— Эй, погоди, я помогу тебе, — предложила я и, когда она поставила ногу мне на колено, сосредоточилась на затягивании завязок. — Но почему родители не отпустили меня?
— Гораздо важнее спросить, почему жрица вообще выбрала тебя? За этим стоит нечто большее, чем просто дружеская забота о твоем обучении, не заблуждайся, дитя.
Кети опустила ногу, с которой я закончила, и поставила другую. Пряжка на сапоге была погнута, и мне пришлось повозиться с завязкой. Моя наставница даже не заметила этого, погруженная и свои размышления.
— После всего, что произошло за последнее время, Владычица и ее немногочисленные жрецы известны людям больше понаслышке, чем лично. Но сейчас мирные дни империи миновали, и каждая религия борется не только за приобретение новых поборников, но и за политическую выгоду. Каким подарком будет для нее обучение прекрасной юной принцессы, если учитывать то, что когда-нибудь ты станешь великой королевой…
Голос Кети стал тихим и мечтательным, а взгляд затуманился от видения вещей, недоступных для меня. Я затаила дыхание, пока она читала будущее, и спустя мгновение старуха вздохнула и покачала головой.
— Твои родители поступают мудро, девочка. Ты не предназначена для того, чтобы стать пешкой в чьей-то игре.
Я разобралась с ее башмаком, она встала и встрепенулась, как птичка, приводящая в порядок перышки.
— Что тебе еще удалось увидеть, Кети? — с надеждой спросила я.
Она подарила мне любящий взгляд, потом ухмыльнулась.
— Сейчас восходит великий день, и нельзя упустить возможность быть свободной и веселой, пока это доступно. — Она задержалась на пороге, придержав для меня полог. — Но, может быть, только, может быть, тебе не повредит, если жрец будет обучать тебя здесь, при дворе. Что касается Владычицы, кажется, ей придется немного попозже познакомиться с тобой.
Потом дни летели, как россыпь разноцветных листьев, полные ярких впечатлений и забот. Мы с дочерью сыровара почти не разлучались: бегали друг к другу домой, будто были родственниками, карабкались по высоким яблоням за последними плодами, все еще висевшими на ветках, подбегали к воротам, когда охотничий отряд приносил огромного вепря, привязанного к шесту, который несли два воина, доили коров, вернувшихся с пастбищ, или слизывали сливки со стенок неглубоких каменных чанов в сыроварне.
И, где бы мы ни оказывались, везде были яблоки: рассыпанные на подносах для сушки или уложенные в бочки, перед тем как быть убранными в погреба, сваренные впрок с медом и специями или выжатые в бочонки для сидра на зиму. Их опьяняющий запах преследовал нас постоянно, и мы беспечно возились, окруженные этим ароматом, как пара котят в кошачьей мяте.
Когда жатва близилась к концу, началась подготовка к Самхейну, дню, когда заканчивается старый год и начинается новый. Этот праздник — самое сытое, самое священное время года, но и время, когда надо много работать.
По всей Британии любое животное, которое нельзя прокормить зимой, должно быть забито к окончанию праздника, а все приготовления следует завершить к закату предыдущего дня, поскольку Самхейн начинается в сумерки. В это время возвращаются души умерших, чтобы согреться перед зимними холодами, и границы между этим миром и другими мирами стираются.
Конечно, старые и справедливые боги всегда рядом; домовые и духи кружатся вокруг нас каждый день. Но в ночь на Самхейн они ведут себя по-другому: искушают, крадут, покупают души людей или обмениваются ими, и любой, оказавшийся вне своего дома, может к утру исчезнуть. Каждому известно, что потусторонний мир является местом сосредоточения красоты и радости, страной вечно молодых, но он также полон опасности и страха, и им правят силы, неподвластные человеку. Поэтому мы все должны соблюдать древние обряды и ночью не покидать свои, жилища.
Внизу на пойменном лугу, где река делает поворот, люди проверяли выгульные площадки для скота и столбы для привязывания животных, а кузнец точил тесак и сверкающий нож мясника. На кухонный двор вытащили огромный котел, и женщины отчистили его мягкой овечьей шерстью и глиной. Он стоял на треноге, тускло поблескивая в лучах октябрьского солнца, символ полноты жизни и смерти.
— Как давно он сделан? — спросила Лин, пробираясь между работниками, чтобы лучше рассмотреть рисунки на боках котла.
— Никто не знает, — сказала служанка, полируя то, что казалось изображением оленьей головы.
— Я готова побиться об заклад, что Кети знает, — предположил кто-то.
— Кети никогда не стала бы иметь с этим ничего общего, — гордо объявила я, убежденная в том, что котел был предзнаменованием дурного.
— Не очень разумно говорить за других людей, госпожа. –
Знакомый голос раздался за моей спиной, и я с удивлением повернулась и увидела Кети, стоящую в арочном пролете, ведущем на кухню.
На дворе воцарилась тишина, и, когда женщины расступились, давая ей дорогу, она медленно прошла к гигантскому котлу.
Край котла достигал лекарке до пояса, и она пригнулась, чтобы внимательнее рассмотреть резьбу, и прищурилась, разбирая знаки. Она напомнила мне птичку славку, с любопытством выглядывающую из густых лесных зарослей, и я бы хихикнула, если бы не мрачное выражение ее лица.
— У многих старых богов были котлы, — пробормотала она, обращаясь скорее к себе, чем к собравшимся. — Я слышала, что где-то на континенте есть еще один, даже больше. В него поместится любой человек.
На мгновение мне показалось, что Кети собирается протянуть руку и ощупать узор пальцами, чтобы лучше разобраться в нем, но она вздрогнула, спрятав руки обратно в рукава, и отвернулась от котла, как отворачиваются от гадюки, не желая дразнить ее.
— Похоже, что здесь изображены боги и жертвоприношения, а на некоторые вопросы лучше не искать ответа. Достаточно знать, что старые боги им довольны.
В ее словах было что-то недосказанное, и женщины молча вернулись к своей работе, словно каждую охватил угнетающий, невыразимый страх. В канун Самхейна не стоит искушать судьбу, и все сосредоточились на подготовке к завтрашнему дню, потому что потом выполнить недоделанное будет некогда. Я позвала Лин, и мы потихоньку удрали.
В этот день мы нашли убежище в нашем излюбленном месте на холме, круто спускавшемся к реке, с лесистого склона которого открывался изумительный вид. Стайка шумных ворон собралась у священной рощи вблизи вершины холма за рекой. Из-за того, что они кричали в особой близости к самой богине войны, их пронзительное карканье и самодовольный вид раздражали меня.
