Ирэн Фрэн - Набоб
Впрочем, в это январское утро Франция занимала Мадека не больше, чем прошлогодний снег. Куда больше его заботило состояние Корантена. Три дня назад Арджуна заметил выступившие у него на виске капли, предвещавшие в ближайшем будущем много хлопот: у слона опять наступал период любви. А по этой части Корантен был невероятно горяч: в прошлом году он разнес в щепки свое стойло и убежал к слонихе низкой касты, от которой потом родился слоненок-метис. С тех пор, едва появлялись предвестники мастха, слоновьего любовного периода, Корантена сразу же сажали на цепь, потому что в эти дни он был не менее опасен, чем тигр-людоед. Мадек беспокоился. Корантен очень плохо переносил заточение и гневно трубил с утра до ночи. В такие периоды он не переносил присутствия человека, не подпускал к себе даже Арджуну. И все-таки Мадек решил взглянуть на слона, хотя бы издали. Корантен стоял посреди двора и, казалось, о чем-то мечтал, покачивая хоботом. Его длинные бивни блестели в лучах утреннего солнца. Он был действительно великолепен. Все предсказания Арджуны сбылись: исключительное телосложение, огромная выпуклая грудь, тяжелый хобот, длинный, не касающийся земли хвост, массивные ноги, все такая же светлая кожа и маленькие розовые и белые пятнышки на морде и ушах, которые придавали ему романтический вид, хотя он давно уже закалился в сражениях. В каждой битве за ним следовало шестьдесят слонов — среди них были и полукровки, и слоны низкой касты, и царственные животные, которых Мадеку позволяло теперь покупать его состояние, а некоторых он поймал на охоте. Корантен имел право на самые большие почести: его по-прежнему баловали, кормили очищенными бананами, пирогами из пшеничной муки, сахарным тростником, поили жасминовым настоем. Во время военных действий ему давали такую же простую пищу, что и другим слонам, но это вовсе не сказывалось на его бойцовских качествах. Он всегда шел в первых рядах, не боясь ни стрел, ни пушек, всегда был покорным хозяину и спокойным по отношению к боевым товарищам.
«Настоящее сокровище, — не уставал восклицать Арджуна, — драгоценность, Мадек-джи, дар богов!»
«Дар богов, — повторял про себя Мадек этим зимним утром, наблюдая, как Корантен ждет сахарный тростник. — Сокровище, как мой бриллиант из Годха. Но эта драгоценность не уместится в чреве корабля. А переправлять Корантена с караваном — значит подвергать его таким лишениям, которые он может не выдержать».
Корабли и караваны, караваны и корабли: вот уже несколько месяцев эти слова не выходили из головы Мадека. Он был женат шесть лет. За это время он сколотил огромное состояние и снискал славу, о которых когда-то мечтал. Он буквально купался в роскоши — носил парчовые одежды, шелковые тюрбаны с султаном на голове, пальцы на руках были унизаны кольцами с драгоценными камнями. Он поселился в городе Бхаратпуре, где построил себе огромный дворец. В окрестностях у него было еще две резиденции. Он владел огромными территориями земли, кучей векселей от Всемирных банкиров, армией вышколенных слуг — в общем, имел все, что только могло ублажить его тщеславие. И теперь почувствовал пресыщение.
Шесть лет назад посланец Сарасвати убедил Мадека оставить рохиллов и перебраться в страну джатов, где, как он говорил, зародится очаг сопротивления англичанам. Но из этого ничего не вышло. Поселившись в Бхаратпуре, Мадек больше не получил ни одной весточки от царицы Сарасвати. Несколько раз к нему наведывался Визаж, когда ее супругу нужна была военная поддержка в той или иной операции. Но это были лишь временные союзы, скорее ради грабежа, нежели ради политики. С Угрюмом он даже ни разу не встретился. А Сарасвати молчала. Мадек не смел расспрашивать о ней, и никто вокруг не произносил ее имени. Он тысячу раз повторял себе: «Индия медлительна, ты же знаешь, медлительна и ленива, а еще она склонна к измене. Успокойся, Сарасвати рано или поздно подаст тебе знак, подожди, будь терпеливым, время еще не пришло, оно еще придет, твое время…» Наконец однажды он решил, что тешит себя иллюзиями и что все его надежды не имеют никаких оснований. «Царица Сарасвати, царица ветров, владычица химер, майя, майя! Она, как всегда, просто играла со мной. Она хотела, чтобы я был под рукой на случай, если ей придется воспользоваться моей помощью. А такого случая не представилось».
С того дня честолюбивые помыслы Мадека стали сходить на нет. Теперь его душевное состояние можно было назвать усталостью чувств, выхолощенностью желаний. Каждый год после окончания сезона дождей он отправлялся в окрестные земли, иногда, чтобы собрать налоги, иногда, чтобы усмирить какого-нибудь местного царька, иногда, чтобы ограбить какой-нибудь ослабевший народ. Все это легко обогащало, но не приносило славы. В своих собственных глазах он оставался посредственностью. Иногда Мадек восставал против самого себя, ужасался своей жизни. Но отрава Индии была сильнее его: он продолжал совершать грабительские набеги, хотя ему уже не нужно было столько богатства. Даже женщины перестали интересовать его. Дети, выношенные его супругой-бегум, умирали, едва родившись; впрочем, четыре года назад один ребенок мужского пола выжил, и это несколько прибавило Мадеку сил. Он назвал его Балтазар Рене Феликс: Рене, потому что он продолжит его род, Феликс — чтобы он вкусил в этом и ином мире счастье, а Балтазар — в память о легенде, которую Мадек когда-то слышал на корабле: среди царей-волхвов был принц Балтазар, родом из Индии. На самом же деле за нелепой мыслью назвать сына Балтазаром скрывалось еще неосознанное, не сформировавшееся желание вернуться на Запад.
В то время как бегум теряла своих детей, Мумтаз рожала прелестных здоровых младенцев; правда, только девочек. В зенане начали поговаривать о проклятии, вспоминали истории о ракшасах, демонах-похитителях. Мадек не обращал на это внимания. Чувство отцовства тоже притупилось: главное было вырастить Балтазара. Троим дочерям со светлым цветом кожи и почти зелеными глазами, рожденным ему Мумтаз, он оставил у Всемирных банкиров большое приданое — бриллианты, золотые монеты, горы шелка на сари, как и положено по индийскому обычаю.
Постепенно Мадек пришел к мысли о возвращении на родину. Но надо было выбрать кратчайшую дорогу. А путь на кораблях — долгий путь. Два года назад к его войску прибились трое бретонских офицеров, затерявшихся, как и он когда-то, в индийских песках. Их имена, Дренек, Керскао и Клемансен, пробудили в нем воспоминания о друзьях своей молодости, которые он долго и сознательно подавлял: о Боженьке, который, по слухам, стал канониром у Угрюма, о Мартине-Льве, который скупал земли в северных долинах. От этих офицеров он узнал, что Пондишери отстроили заново, на юге опять вспыхнула война против англичан, Индийская Компания распущена, а французская фактория, как в былые, лучшие, времена, набирает войско.
