Лейла Мичем - Дикий цветок
Глава 80
После похорон ранним утром Томас поехал верхом к Сомерсету и слез с лошади, как только взобрался на холм, где покоился его отец. Листва красного дуба окрашивалась в осенние тона. То же можно было сказать и о деревьях сумаха, ниссы лесной и пекана, которые росли среди сосен, обрамляющих ведущую к плантации дорогу. Томас думал о том, что весь остаток его жизни оранжевое золото октябрьского утра будет воскрешать в его памяти непрошеные воспоминания о том роковом дне, еще до восхода солнца, когда младший сын встретил свою смерть. Томас снял шляпу и присел на корточки перед могильным камнем. Вглядываясь в надпись на нем, мужчина вспоминал разговор между матерью и отцом, который случайно подслушал двадцать два года назад.
Моя мама предрекла, что на Сомерсет падет проклятие за ту жертву, которую я принес ради своего тщеславия, ради того, чтобы стать владельцем собственной плантации. Я не придал ее словам никакого значения. Но потом случился выкидыш… После рождения Томаса у тебя снова был выкидыш… а потом… ты уже не могла забеременеть. И когда мы потеряли Джошуа…
Томас до сих пор помнил преисполненный душевной боли голос отца, когда он сознавался матери:
После этого я начал думать, а не прокляты ли мы на самом деле… не наказаны ли за ту сделку, которую я заключил с дьяволом… за эгоистичную и злонамеренную торговлю, которую я вел ради владения землей…
Томас мотнул головой, отгоняя мысль о том, что смерть сына имеет хоть какое-то отношение к проклятию, но не мог. Он часто приезжал сюда, везя с собой свои опасения, тревоги, надежды, победы, но чаще всего ища защиты и спрашивая совета, как будто отец на самом деле смог бы ответить Томасу из могилы. После посещения места упокоения отца он обычно ощущал облегчение на сердце, обретал уверенность в себе и ясно видел путь, по которому следовало двигаться. Сегодня Томас приехал в поисках утешения, желая избавиться от нелепого подозрения, начавшего терзать его душу с той минуты, как его сына, уже полумертвого, доставили домой, но, глядя на надгробный камень, мужчина понял, что приехал не туда, куда следовало бы.
Перед мысленным взором Томаса предстал его отец – такой, каким он его запомнил: высокий, стройный, уверенный в себе мужчина, на сильном, красивом лице которого годы оставили отпечаток мудрости. Взгляд прямой и немигающий. Сегодня, впрочем, в этом взгляде ясных зеленых глаз Томас не заметил подтверждения своим надеждам. Сайлас Толивер не собирался заверять сына, что семейного проклятия не существует. Как раз напротив.
Неоспоримым оставался тот факт, что, подобно отцу, он пожертвовал счастьем другого человека ради своих личных интересов. Томасу пришлось жить, сожалея об этом, что само по себе являлось достаточно сильным проклятием. Иногда, особенно в последнее время, мужчине казалось, что Присцилла его ненавидит. Часто Томас задумывался над тем, что жизнь его жены сложилась бы куда счастливее, доведись ей выйти замуж за человека, который на самом деле любил бы ее. Он украл у Присциллы счастье и за это осужден расплачиваться своим собственным счастьем. Но могла ли «эгоистичная и злонамеренная» сделка, заключенная им во имя Сомерсета, привести к смерти Дэвида? Конечно же нет. Мужчины берут себе в жены женщин, клянясь любить их до гроба, а потом их дети умирают. Никаких злых чар тут нет. У Анри и Бесс погибла дочь, а у Джереми и Камиллы – сын. Они что, тоже прокляты?
Томас встал, нахлобучил себе на голову шляпу и устремил взгляд на бесконечные ряды хлопчатника. Именно в этой земле заключалась его отрада, его утешение. Работники уже во второй раз проходили между рядами хлопка. Красивое зрелище. Белое море простиралось во все стороны, скрываясь за горизонтом. Томас не отрицал того, что это зрелище наполняет его душу ощущением власти и собственной значительности. Мужчина вспомнил слова отца, обращенные к Присцилле, когда они только обручились: «Толиверы – не мореходы. Мы рождаемся не для того, чтобы бороздить океаны и ходить под парусами. К добру это или к худу, но мужчины нашего рода с молоком матери впитывают потребность владеть землей. Нам надо много земли. Мы становимся ее владетелями и передаем по наследству нашим потомкам. Так поступали наши предки в Англии и Южной Каролине».
Как мужчина может отрицать то, кем является? Как он может не хотеть стать тем, кем рожден стать? Как он может отказать себе в праве на жизнь в соответствии со своим предназначением? Как он может лишить своих потомков того, что по праву принадлежит им? Если его сейчас гложет горе, если он оплакивает своего младшего сына, которому не суждено разделить наследство с братом, то в этом виновато не проклятие, а злая ирония судьбы. Его лишили наследника, произведенного на свет женщиной, которую он не любит, но эта смерть не имеет никакого отношения к жертвам, совершенным им и его отцом во имя Сомерсета. Томас поклялся никогда больше не забивать себе голову суевериями.
Глава 81
В последний день 1883 года Джессика достала записную книжку, лежащую поверх других тетрадей в верхнем отделении секретера, подкрутила фитиль керосиновой лампы, чей свет рассеивал наступающие сумерки, и принялась писать.
31 декабря 1883 года
«Свет погас в доме Толиверов. Все наши рождественские свечи не способны рассеять наступивший мрак. Что за грустные сейчас у нас праздники, куда грустнее, чем в тот год, когда умер Сайлас. Мой муж прожил долгую жизнь, а Дэвид умер в юном возрасте. Я все еще не оправилась от шока, вызванного смертью внука. Наше горе будет долгим, а для родителей мальчика оно не закончится никогда. Родители не должны переживать своих детей. Мне очень хотелось утешить сына и невестку, но я не смогла найти слов утешения. Я, извинившись, отошла, когда к нам пришел священник, держа в руках Библию. Я не хотела слушать его ничего не значащих слов. Когда священник ушел, лицо Томаса оставалось столь же серым, лицо Присциллы – столь же бескровным, а лицо Вернона – столь же заплаканным, как и до его посещения. Регина сбежала искать утешения в объятиях Тайлера. Со времени похорон брата она проводит в его обществе много времени. Присутствие молчаливых Анри, Бесс и Джереми умеряло боль. Они знают. Они уже побывали в том положении, в котором оказались теперь Томас и Присцилла. Томас беспокоится за Вернона. Он помнит, как сам переживал смерть Джошуа.
Горе в доме усугубляется растущим отчуждением между Томасом и Присциллой. Иногда оно становится почти видимым, подобно горячему воздуху, дрожащему над раскаленной мостовой в знойный летний день. Моего сына враждебная холодность жены ставит в тупик. Казалось бы, общее горе должно, напротив, объединять. Я тоже озадачена. Кажется, Присцилла винит в смерти моего внука Томаса. Не исключено, что она каким-то образом узнала о проклятии Толиверов и верит, что оно имеет отношение к гибели Дэвида. Но как она смогла узнать, если…»
