Джудит Тарр - Дочь орла
— Теперь уже не так тяжело, — добавил посол, увидев выражение ее лица, — но он не может вставать с постели.
Она хотела продолжать расспросы, но ее собеседника окликнули, и разговор прервался.
Конечно, она увидела бы его при отплытии. Это совсем скоро: завтра пир, церемония прощания, а на следующее утро, если будет на то воля небес, они уже будут на борту корабля. Стоило ли разыскивать его сейчас, когда на ней висело столько забот и хлопот.
Но как это не было похоже на Лиутпранда: оставаться в постели, когда была возможность так много сделать, увидеть и со столькими поссориться. Послать было некого, и она отправилась к нему сама, оставив дворец и все его хлопоты. Были кое-какие неотложные дела, но она поручила их самой рассудительной из горничных Феофано и на время выбросила все из головы. В простом темном плаще и вдовьем покрывале она была похожа на служанку. Она вышла из дворца так просто, как будто стала невидимкой.
За большими бронзовыми воротами она остановилась. Ярко светило солнце, дул резкий ветер, выбивая слезы из глаз. Город шумел и наступал на нее. По дороге шли люди, вьючные животные тащили повозки и фургоны, на носилках несли важных господ. Она видела, слышала и чувствовала так много сразу, что ослабела. Она не выходила за эти ворота с тех пор, как был убит Деметрий, и, как все обитатели дворца, видела Город только с высоты стен и башен. Она успела забыть, как он прочен и реален.
Она удерживала покрывало, которое хотел сорвать и унести ветер. Она не могла заставить себя стронуться с места. Ей казалось, Город сейчас проглотит ее. Надо вернуться, найти кого-нибудь и послать с письмом. Но она собрала все свое мужество, перевела дыхание и пошла. До дома, где остановились западные послы, было недалеко. Вниз по Срединной дороге, через Форум Константина, по узкой извилистой улочке с цистерной в конце, а за цистерной — дом, похожий на все большие дома в этом городе: гладкие стены без окон, железные ворота. С улицы он имел неприветливый, замкнутый вид, зато внутри был роскошен. Это было совсем не похоже на тот скверный сарай, в который Никифор запихнул предыдущее посольство и который так поносил Лиутпранд. Это был дворец, дом для почетных гостей, говоривший о благоволении императора.
Привратник, как и вся обслуга дома, состоял на службе у императора. Он почтительно приветствовал Аспасию как посланницу из дворца и позвал другого слугу, помоложе, проводить ее. Мальчик не был болтлив. Нельзя было понять, нравится ему человек, о котором она спрашивает, или нет; он ничего не сказал и о здоровье Лиутпранда. Однако, видимо, запрещения на встречи с ним не было, и это был добрый знак.
У дверей, к которым пришла Аспасия, стоял слуга, которого она помнила по прежним временам. Он ее не узнал в этом скромном вдовьем наряде, под покрывалом. Это был пожилой смуглый человек с суровым лицом римлянина, не расположенный беседовать с женщинами, особенно с византийскими. Он встретил ее хмурым взглядом, а слуге, сопровождавшему ее, буркнул что-то грубое на варварской итальянской латыни. Аспасия достаточно знала ее, чтобы понять.
— Это еще что? Разве не было сказано, чтобы господина не беспокоили?
— Госпожа пришла из дворца, — объяснил слуга на правильном греческом. — У нее есть известие для епископа Кремонского.
— Тогда пусть она отдаст его мне, — отвечал ему страж Лиутпранда тоже по-гречески, хотя и не так правильно. — У моего господина осталось не так много времени в этом мире, чтобы расходовать его на пустяки.
— И как же ты распорядишься им? — проговорила Аспасия на латинском. — Отложишь на потом?
Оба уставились на Аспасию. Она бросила на них негодующий взгляд.
— Он умирает?
Слуга Лиутпранда стоял неподвижно, с мрачной гримасой на лице.
— А тебе что за дело?
— Это мое дело, если я его считаю моим. — Она выпрямилась. — Скажи своему хозяину, что царевна Аспасия желает видеть его.
Все-таки царственное величие действует на людей. Вопреки своему желанию итальянец почтительно склонился перед ней и сделал, как ему было приказано.
Он вернулся с еще более мрачным выражением лица. Сопровождая ее, он держался за ее спиной, вплотную к ней, как будто она могла представлять опасность для его хозяина.
Там было только две комнаты, внешняя и внутренняя. Когда они вошли в первую, один священник молился, другой что-то читал по книге. Они поклонились вошедшей Аспасии. Во внутренней комнате находился еще один священник. Комната была маленькая, но уютная, окно с решетчатым переплетом, стены украшены мозаикой, изображавшей виноградные лозы. Священник, казалось, занимал собой все ее пространство. Он был настоящий ломбардец, крупный, светловолосый, голубоглазый варвар, которого легко можно было представить в отряде варягов.
Аспасия долго приучала себя не шарахаться при виде варягов. Они даровали Деметрию быструю смерть: милосердную, как сказали бы они. Но каждый раз, когда она видела их, она слышала звук топора, рассекающего плоть.
Этот ломбардец, в черной сутане, с тонзурой священника, не убивал людей. Выражение его костистого веснушчатого лица было мягким, голос звучал негромко и ласково.
— Моя госпожа, — сказал он на вполне приличном греческом, — очень любезно с вашей стороны посетить нас.
— Наоборот, это очень глупо, — перебил его другой голос, который был хорошо ей знаком, хотя звучал он хрипло и слабо. Он прервался приступом кашля. Священник мгновенно бросился к нему, склонился над постелью, приподнял его осторожно, как ребенка, и поддерживал, пока он откашливался. Едва прокашлявшись, он заговорил, спокойнее, но все равно с раздражением:
— Зачем ты явилась сюда? Неужели тебе нечего делать во дворце?
— Я рада видеть тебя, мой старый друг, — сказала Аспасия, улыбаясь, хотя ей хотелось плакать. Когда она видела Лиутпранда в Золотом зале, он был худ и бледен, но по сравнению с тем, во что он превратился теперь, он показался бы здоровяком. На щеках пылал болезненный лихорадочный румянец. Лихорадка вызвала и блеск в его глазах. Дыхание было прерывистым и хриплым.
К кровати придвинули стул. Она села и взяла Лиутпранда за руку. Она стала тонкой, как птичья лапка, тонкой и холодной, совсем бессильной.
— Разве это вежливо, — спросила она, — не передать мне ни единого слова, даже приветствия? Разве мы не были друзьями?
— Вот именно, что были, — отвечал Лиутпранд.
— Ах, вот как ты оправдываешь свою гордыню? Лихорадку я видела и прежде. Скоро тебе полегчает, и тогда все будет иначе.
— Вряд ли, — сказал Лиутпранд. — Я так долго не проживу. Мне уже не видать Италии. Я бы рад увидеть хотя бы корабль, на котором мое тело отправится домой.
