Лора Бекитт - Роза на алтаре
«Теперь я понимаю значение выражения «жизнь покажется долгой», – говорил он. – Нет хуже участи, чем утонуть в пустоте дней и изнывать от бремени собственного существования. Я столько лет верой и правдой служил Франции и королю, а нынче оказался лишним. Хотя если этой стране не нужен даже государь, что говорить обо мне! Теперь единственный смысл жизни для меня – дождаться ее конца!»
Молодая женщина вошла в дом, поднялась на первую площадку лестницы с потускневшей позолотою перил и взглянула на себя в большое, во весь рост зеркало.
Элиана вспомнила девушку, которую видела в этом зеркале три года назад, хорошенькую, самоуверенную, нарядную, – создавалось впечатление, будто она только что сошла с глянцевой обложки «Галереи мод». Все детали костюма были продуманы до мелочей, и в то же время ее внешность носила печать забавной легкомысленности: лукавый взгляд из-под пушистых ресниц, слегка напудренное, нежное, как персик, лицо, кокетливо сдвинутая набок шляпка, блестящие кольца, в изобилии унизывающие тонкие пальчики…
О нет, глядящая на нее сейчас молодая женщина выглядела совсем иначе! Простое фиолетовое платье без отделки и украшений (с некоторых пор дамы старались одеваться как можно скромнее, чтобы не выделяться из толпы), бледное похудевшее лицо, большие карие глаза с каким-то странным, испуганно-тревожным блеском и темные, приподнятые словно в трагическом недоумении брови.
Страх! Он уже тогда крепко держал ее в своих руках, хотя, возможно, она еще не осознавала этого…
Войдя в гостиную вслед за объявившим о ее прибытии лакеем, Элиана приветливо улыбнулась матери и отцу.
Этьен уже был там, он разговаривал с Филиппом. Увидев Элиану, привстал с места.
– Где ты была так долго? Ты не слишком промокла, дорогая?
– Нет, – ответила Элиана, и Этьен вернулся к беседе. Они с Филиппом говорили о политике. Элиана не вмешивалась: эта тема беседы традиционно считалась мужской.
– Наконец мы увидели голову гидры, называемой Революцией, – медленно, словно про себя, произнес отец. – Якобинский клуб! О, они верно уловили, куда дует ветер! Все эти слова об освобождении народа – только слова! Их идеи замешаны на ненависти и пахнут большой кровью!
– Голов у гидры может быть сколько угодно и разных, – отвечал Этьен, – но хвост всегда один – чернь. Подумать только, эти чертовы якобинцы всерьез хотят объединиться с санкюлотами,[1] смешать с грязью себя и все вокруг!
«Неужели они не могут поговорить о чем-нибудь другом?» – подумала Элиана, присаживаясь к огню, чтобы немного подсушить одежду. Услышав последние слова мужа, молодая женщина вскинула взор: хотя она считала себя потомственной дворянкой, при случае не боялась вспомнить о том, что ее далекие предки были простыми бретонскими моряками.
Отец всегда учил ее, что можно ненавидеть что-то в людях, но не самих людей. И еще она припомнила слова Максимилиана де Месмея о том, что положение простого народа и в самом деле нелегкое и нужны какие-то реформы. К сожалению, Элиана не могла вспомнить, о чем конкретно шла речь: ведь тогда она была еще так молода и наивна и думала только о своей любви!
В душе отца не было ненависти, но он мало что понимал в происходящем. Этьен разбирался лучше, но ему мешало врожденное дворянское высокомерие. И еще они много говорили… Максимилиан, Шарлотта, Поль – те умели расставить все по своим местам одной-единственной фразой. Но от Шарлотты давно не было писем, – возможно, мешала военная обстановка вокруг Франции, а о Максимилиане Элиана и вовсе не слышала с того самого дня, как он покинул Париж. В разговорах мелькали названия: Тулон, потом Кобленц, где сосредоточились силы дворянской эмиграции. Может, и Максимилиан был там?
– А эти наши горе-спасители! – услышала Элиана голос Филиппа. – Пруссаки на Рейне вместе с корпусом эмигрантов под командованием принца Конде, войска Сардинского королевства у наших границ… Я все могу принять, но интервенция! Пожертвовать независимостью Франции – это уж слишком!
– Возможно, они хотят уберечь нас от чего-то худшего, – неуверенно произнес Этьен.
Элиана невольно поежилась. Худшее… Никто не верил в то, что может быть хуже, но проходило время, и их настигал очередной удар. Звучали открытые требования о низложении короля, который и без того был фактически отстранен от власти, новые призывы к восстанию…
Филипп с возмущением приносил домой экземпляры бульварной газетенки «Пер Дюшен», на страницах которой аристократам грозили «жестокой, но справедливой карой».
Их пугали участившиеся кровавые расправы над дворянами и теми, кто осуждал нынешние порядки и новые декреты, но Элиана категорически отказывалась уезжать без Филиппа и Амалии, а те все медлили, боясь оставить дом и обстановку, поскольку имущество эмигрантов подлежало немедленной конфискации, а сами они лишались всех гражданских прав и признавались изменниками.
А после отъезд стал просто невозможен.
…Наконец Амалия распорядилась, чтобы подавали обед, и мужчины на время прекратили разговор.
Элиана заняла место рядом с Этьеном, напротив матери, и с болью в сердце в очередной раз отметила, как постарела Амалия. Белый кружевной чепец еще сильнее подчеркивал, какие седые стали у нее волосы, сколько морщин появилось на лице – их не могла скрыть никакая пудра, никакие румяна! Впрочем, пудра, и румяна, и духи сильно подорожали, как и многое другое… Молодая женщина вспомнила званые обеды, которые устраивались до войны: какие кушанья подавались на стол! Черепаший суп, рагу из говядины с петрушкой, мателот (изысканное блюдо из карпа, угря и пескаря, стоившее луидор порция), обилие салатов, а на десерт – клубника в пене густейших сливок, пудинги, торты, а вина – бордосское, бургундское, анжуйское, шампанское!
Прошлое ушло, исчезло, растаяло в воздухе, подобно миражу. И она осталась одна. Временами Элиане до боли в душе хотелось поделиться с кем-нибудь сокровенным, но с кем? Максимилиана она потеряла, мать вряд ли была способна ее понять, большинство подруг юности покинуло Францию. Шарлотта? Написать ей письмо? Но оно вряд ли дойдет, и потом Шарлотта – теперь Элиана это понимала – никогда не была с нею откровенна. Возможно, она считала младшую сестру еще ребенком?
Иногда Элиане представлялось, что в этом громадном, почти беспредельном сумрачном пространстве (о, где ты, Париж, праздничный, светлый, прекрасный!) одиноки все люди. Им хочется уйти в себя, найти уют в собственной душе, создать свой маленький мир, где светит солнце и царит вечная весна. Но возможно ли освободиться от оков безнадежности и тревоги?
Она чувствовала – главные испытания впереди.
