Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне
– Она принимает расставание с экономкой близко к сердцу, – вздохнула Элизабет. – Ведь Шмальцлер живет здесь, на вилле, уже больше тридцати лет. Не понимаю, почему она так хочет уехать в Померанию. Лишь бы она не пожалела об этом.
Мари сдержалась и не высказала ироническое замечание. Решение Элизабет вступить во владение померанским имением не позднее весны тоже казалось ей весьма спорным. Безусловно, в этом было много плюсов. Тетя Эльвира была очень рада возможности передать ответственность за поместье в «профессиональные руки», тем более что ее никогда раньше не интересовало управление имением. Для Клауса фон Хагеманна это была прямо-таки удача, так как после тяжелой травмы его будущее выглядело весьма мрачно. И вообще для всей семьи фон Хагеманнов возможность жить в поместье, должно быть, казалась небесным даром, ведь собственной земли они лишились уже много лет назад. С другой стороны, Мари сомневалась в том, сможет ли Лиза прожить долгое время в деревне. И потом, эта затея с библиотекарем… Нет, это уж совсем было ей не по душе, но Лиза взрослая девочка и сама знает, что делает.
Эльза толкнула дверь и, входя, задела деревянным подносом дверной косяк.
– Извините, госпожа… Там внизу, в холле, господин Винклер. Он только что вошел. Сказал, что в городе туман не такой густой, как здесь.
Она принялась убирать чистые приборы Алисии, а потом спросила, не принести ли еще кофе.
– Спасибо, Эльза. Мы закончили. Сейчас придет Китти с детьми…
– Слушаюсь, госпожа Мельцер.
Фарфор звякнул, когда она подняла поднос. И вновь она задела косяк, в том же самом месте.
– Пожалуй, будет лучше, если будет подавать Ханна, – со вздохом произнесла Лиза.
Мари была не согласна, но спорить не хотела. Ханна должна выучиться на портниху, для нее это был неплохой шанс как-то продвинуться вперед и занять более высокую должность. Она была слишком хороша, чтобы тратить время на кухне и быть на вилле девочкой на побегушках.
Поднявшись со своего места, Лиза посмотрела в окно и пришла в ужас:
– Фу, какой густой туман, как гороховый суп! Поезд как пить дать опоздает. А мы все будем стоять на перроне, поджав ноги, и замерзать.
– Как трогательно, что господин Винклер приехал на виллу, несмотря на туман, – заметила Мари. – А ведь мы могли бы заехать за ним в приют.
– Последнее время он жил где-то в другом месте, – сообщила Лиза, подавляя гнев. – Фрау Йордан решила, что его присутствие в приюте может повредить ее репутации.
– Вы только посмотрите, – возмутилась Мари. – Не рановато ли ей пришло это в голову?!
Она кивнула Лизе и поднялась на третий этаж взглянуть на своих близняшек. Они кинулись к ней, еще не переодетые, но, по крайней мере, уже умытые и кое-как причесанные.
– Она мыла нам уши. Очень сильно. С мылом!
– А я всегда должна надевать шерстяные чулки!
– А наши снеговики убежали…
Мари пообещала поиграть с ними после обеда, когда вернется с фабрики, а еще почитать что-нибудь из новой книги.
– Но только если вы уберете все игрушки!
Дети были явно не в восторге. У роскошных рождественских подарков был один недостаток: Роза настаивала на том, чтобы каждый маленький винтик, каждая кастрюлька или кукольная ложечка вечером лежали на своем месте.
– А что подумает папа, когда вернется домой и увидит, какой вы устроили беспорядок?
– Фффф.
Додо выпятила нижнюю губу, Лео закатил глаза:
– Папа! Да его же нет вообще!
– Пссст! – толкнула его Додо. – Ты не должен так говорить, Лео!
Внизу, во дворе, послышался звук мотора, и Мари отложила свое наставление на потом. Детям было очень трудно сохранить веру в скорое возвращение отца, ведь они не помнили Пауля.
В прихожей собралась вся троица. Выходило так, что они вместе садятся на поезд до Берлина. Фройляйн Шмальцлер и Себастьян Винклер намеревались провести там ночь в гостинице, а на следующий день отправиться дальше на северо-восток. Для Гумберта Берлин уже был местом назначения.
– Поди сюда, – позвала Гумберта повариха. – Вот. Это я приготовила вам в дорогу. Осторожно с бутылками, это кофе с молоком. А в пакете вареные яйца.
Мари остановилась на лестнице и почувствовала, как и ее охватило печальное настроение, которое неизбежно сопровождало все прощания. Фанни Брунненмайер заботилась о Гумберте, как мать, и ей, конечно, было очень больно отпускать его. Однако она была не из тех, кто любит демонстрировать свою печаль, кроме того, именно она, насколько Мари знала, подтолкнула Гумберта к этому шагу.
– Фрау фон Хагеманн сказала, чтобы вы спускались, она уже завела мотор. И она просит вас уложить багаж.
Щеки у Эльзы раскраснелись, она чувствовала себя сегодня очень важной персоной, ведь после ухода Элеоноры Шмальцлер она одна из числа «ветеранов» осталась на вилле. Мари хотела посоветоваться с Алисией насчет того, как распределить обязанности персонала, но Алисия заболела, и Мари, скорее всего, придется принимать решение одной.
– Пора. – Элеонора Шмальцлер подошла к Мари, чтобы пожать ей на прощание руку. – Желаю вам счастья, фрау Мельцер, самого большого счастья, какое только может быть в этом мире. Я знаю, как сильно зависит от вас процветание виллы. Я думаю обо всех своих близких и буду молиться за вас…
Мари держала ее холодную морщинистую руку в своей и говорила что-то, чего потом не могла вспомнить. Как странно выглядела бывшая экономка в своем сером дорожном пальто и старомодной шляпе. Вчера вечером она прощалась с Алисией. Последний разговор между ними был тихим и полным нежности, но Мари не знала, о чем они говорили. У входа в кухню Гумберт и Брунненмайер заключили друг друга в объятия, рядом стояла Августа, прикладывая к лицу носовой платок. Ханна тоже всхлипывала.
– Не могу поверить, что ты не хочешь ехать со мной. – Гумберт не желал отпускать ее руку. – Но кто знает. Я напишу тебе, и, может, ты все-таки приедешь. Я был бы рад, ведь тогда бы мне было не так одиноко…
Себастьян Винклер какое-то время с печальным лицом стоял среди прощающихся и, поскольку никто не обращал на него внимания, подхватил чемодан Элеоноры Шмальцлер и понес его вниз. «У него нет даже зимнего пальто, – с жалостью подумала Мари. – А весь его багаж состоит из одного-единственного узелка».
Он был славным человеком. Оставалось надеяться, что все сложится так, что он будет доволен, а может быть, даже счастлив.
– Ну что тут? – услышали они сердитый голос Лизы. – Вы хотите успеть на поезд? Тогда спускайтесь же, наконец!
Гумберт подбежал к Мари, чтобы попрощаться и с ней, потом быстро взял свой чемодан и сумку с провизией и выбежал на улицу.
Неспешно подойдя к выходу, Мари наблюдала. Вот они уложили в машину багаж, заняли свои места и захлопнули дверцы. Она видела, как фройляйн Шмальцлер помахала рукой, когда машина тронулась, затем все расплылось у нее перед глазами, туман размыл контуры темной машины, она стала казаться серой, становясь все бледнее и бледнее, и наконец туман поглотил ее целиком.
– Все, уехали! – вздохнула Августа, стоявшая вместе с Эльзой и Ханной у выхода.
– И никогда не вернутся, – гробовым голосом добавила Эльза.
Из кухни послышалось недовольное ворчание Брунненмайер. Куда делась Ханна? Она должна порезать лук. Почистить картошку.
Мари улыбнулась. Повариха не отрывалась от работы, это был лучший способ прогнать печаль.
– Ханна, скажи фрау Брунненмайер, что господин фон Клипштайн обедает сегодня у нас. И присмотри за моей свекровью, она прилегла. До обеда, надеюсь, приедет доктор Грайнер, я позвоню ему с фабрики.
– Будет сделано, фрау Мельцер.
Мари спустилась во двор, и Августа закрыла за ней дверь. Прогулка до фабрики сегодня будет не из приятных: она предусмотрительно надела крепкие сапоги, но и те не гарантировали, что она не промокнет – кругом были одни лужи. Еще хуже был туман, который плотной серой тучей повис над парком и улицами и никак не хотел рассеиваться. Мари медленно шла по широкой аллее к воротам, борясь с ощущением, которое было у нее внутри – голые деревья с их узловатыми ветвями напоминали ей призрачных существ, глазеющих на нее из тумана. Время от времени слабый ветер раздувал серые клубы, сметая с дорожки тех загадочных призраков, и Мари на какой-то короткий миг увидела перед собой лужок, скамейку, серо-голубой кедр. Она старалась не сводить глаз с тропинки, обходила глубокие лужи и ручейки: очень не хотелось прийти в бюро с мокрыми ногами.
