Лора Бекитт - Остров судьбы
Сандра нажарила к позднему ужину рыбы, которую наловили Данте и Паоло: покрытые золотистой чешуей рыбешки благоухали морем и дымом. Орнелла видела, с какой заботой Женевьева отделяет белую сочную мякоть от острых костей и подает кусочки Алонсо, и начала кое о чем догадываться.
Орнелла успела сообщить слепому музыканту о письме Антуана Дюверне.
— Надо соглашаться. Такое послание приходит раз в жизни, — сказал Алонсо.
— Ты не понимаешь. В первую очередь я должна заботиться о муже и дочери.
— Да, — произнес он с легкой иронией, — я и впрямь не могу этого понять.
Орнелла догадалась, что имел в виду Алонсо. Он страдал оттого, что ему казалось, будто окружающим всегда приходилось заботиться о нем, а не наоборот. Он был приговорен к этому с рождения, и все уверения в том, что может подарить человеку его музыка, оставались напрасными.
Видя светлую улыбку на лице Женевьевы, Орнелла думала, что забота о другом человеке, возможность ощущать себя нужным кому-то способны приносить такое счастье, о каком большинство людей не смеют даже мечтать.
Женевьева же была из тех, кто чувствует себя тем сильнее, чем слабее тот, кто находится рядом. Впрочем Алонсо вовсе не был слабым. Он не только умел с первых минут безошибочно распознать родственную душу, но в час сомнений и страхов служить ей верной опорой.
Орнелла ничего не сказала. Она решила понаблюдать, что будет дальше.
Женевьева была полна желания показать Алонсо Корсику, ту Корсику, которую успела узнать и полюбить.
Они уходили гулять ранним утром и возвращались к полудню. Со временем жители Лонтано привыкли к странной паре и уже не провожали их любопытными взглядами. Женевьева рассказывала Алонсо обо всем, что видела, и он старался соединить ее впечатления зрячего человека с теми сотканными из запахов, звуков и прикосновений образами, которые успели поселиться в его душе.
Они стояли на мысу. Далеко внизу виднелось беспорядочное нагромождение камней, о которые разбивались волны прибоя. Жалкие кустики упорно цеплялись корнями за горстки земли на выступах скал.
Море тянулось до самого горизонта — изумрудное поле, белые гребни, огромная сила и гигантский простор. Ветер трепал их волосы, теребил одежду, свистел в ушах и бил по лицу.
— Почему ты не хочешь сыграть для меня? — спросила Женевьева.
После нескольких дней общения они, не сговариваясь, перешли на «ты».
— У Корсики есть своя музыка. Мои мелодии ей не нужны.
— Орнелла тоже не поет.
— Она изменилась, и ее песни стали другими.
— Твои мелодии нужны мне.
— Здесь они покажутся тебе чужими.
Они говорили обо всем без утайки. Их души соединились мгновенно, как две половинки. Впрочем, Женевьева считала, что Алонсо не придает этому особого значения. Он так же хорошо понимал и Орнеллу; они нередко разговаривали в такой же манере.
Его внутренний взгляд и легкая улыбка будто принадлежали другому, недоступному ей миру, миру музыки, природы, загадочных чувств. Он будто слушал таинственный, неслышный прочим зов, рожденный шевелением листвы, шумом дождя, ветра и морских волн. Если его окликали, он вздрагивал и с явной неохотой пытался вернуться в реальность.
— Почему ты решила поселиться на Корсике? — спросил Алонсо.
Женевьева помолчала, потом ответила:
— Не думаю, что это навсегда.
— Кто знает! Наверное, местные парни не дают тебе прохода?
Она улыбнулась.
— Они не знают языка, на котором со мной можно разговаривать.
— Я чувствую твою улыбку, — задумчиво произнес Алонсо. — Всякий раз, когда ты улыбаешься, в мою душу проникает приятное тепло.
— Ты даже не знаешь, красива ли я.
— Я не могу представить, как ты выглядишь: ведь я никогда ничего не видел. Что для меня женщина? Ее дыхание, ее запах, голос, шуршание одежды, прикосновение руки или… губ.
Женевьева затаила дыхание.
— Ты хочешь меня поцеловать?
— Я бы не отказался сделать себе самый ценный подарок в жизни.
— Я тоже.
Когда он обнял ее, все изменилось: это она, а не он вдруг сделалась беспомощной и слепой. Женевьева попала в плен его сильных рук и нежных, но настойчивых губ. Этот поцелуй выпил из нее все силы, а главное — сорвал с ее души те покровы, что наслаивались друг на друга в течение многих лет, когда она ощущала себя брошенной и никому не нужной.
Когда Алонсо отпустил Женевьеву, она вцепилась в него, чтобы не упасть.
— Ты самая прекрасная девушка на свете, — прошептал он. — Это… это все равно, что при жизни попасть в рай!
— У тебя… у тебя кто-нибудь есть? — спросила она, мучительно краснея, и забыв о том, что он не может этого видеть.
— Ты имеешь в виду подруга, женщина? Нет.
Женевьева покрепче ухватилась за его рукав и отчаянно проговорила:
— Алонсо! В Лонтано есть небольшая церковь, в которой можно обвенчаться, после чего все мои поцелуи, вся моя жизнь будут принадлежать тебе.
Он отстранился от нее, и его лицо потемнело.
— Я никогда не смогу причинить горе такой молоденькой девушке. Я слышал… ты дочь графа, у тебя есть имя и деньги, а я всего лишь уличный музыкант.
Женевьева рассмеялась.
— Может, я и была дочерью графа, но только жизнь сделала из меня парию. Фамилия Леруа была бичом, которым меня хлестали всю жизнь. Вдовец с шестью детьми решил жениться на мне, когда мне исполнится шестнадцать, чтобы иметь в доме бесплатную служанку и няньку, и, по словам моих воспитательниц, я должна была благодарить за это Бога, как за величайшую милость. Единственная правда из всего, что ты сказал, это то, что у меня в самом деле есть деньги. Андреа Санто пришлет мне сколько нужно по первой же просьбе. Мы сможем уехать куда захотим и жить так, как нам понравится. Тебе не придется выступать на улицах. Отныне ты сможешь играть только для меня.
— Жаль, что я смутил твою душу, — сказал Алонсо. — Я скорее сломаю свою гитару, чем отвечу на твое предложение.
— Что значит гитара, когда ты разбил мое сердце! — воскликнула Женевьева и побежала вниз.
Тропинка была крутой, но она перескакивала с камня на камень столь бесстрашно, словно ее подгоняла неведомая сила.
Из ее глаз текли слезы, которые тут же смахивал ветер. Зря она думала, будто любовь сильнее кровавого прошлого, предрассудков, недостатков и обид. Напрасно выбрала человека, который, как ей казалось, умел испытывать нежность от прикосновения к ладони опавшего листа или капли дождя — к лицу, находить истину в обыденных, незамысловатых вещах.
Женевьева преодолела почти четверть спуска, как вдруг ей пришло в голову, что Алонсо может сорваться с тропы, да и вообще едва ли решится сойти вниз без посторонней помощи, и повернула обратно.
