Зоя. Том второй (СИ) - Приходько Анна
Она оглянулась. Позади стоял второй солдат, он дулом ружья целился в того, кто держал Зоины руки.
– Отпусти, кому говорю, – прошипел он.
Зоя с силой дёрнула руки, Татаринцев ослабил хватку. А она подняла черпак и несколько раз огрела его. Тот заскулил.
Зоя почувствовала, как второй солдат схватил её за плечи и оттащил от первого.
– Ну-ну, не переусердствуй, – забеспокоился он. – А то, вместо дома, на нарах придётся дневать и ночевать, а дома, поди, дети ждут. Не зря же тебе кашу выдают.
Зоя благодарно посмотрела на солдата.
– Спасибо, – тихо произнесла она.
– А ты меня совсем не помнишь? – спросил он неожиданно. – Я Паша. Паша Соловчук. Был в комитете с Янеком. Вы поженились?
Зоя удивлённо взглянула на солдата.
– Не помню тебя, – произнесла она.
– Ну как же так? Хотя вы все были заняты не революцией, а любовью. Одна Таисия чего стоила, – произнёс Соловчук.
Зоя пожала плечами.
– Нет её, кстати, больше, – грустно произнёс Паша. – А я ведь тоже её любил. Ладная была баба. Следователь самым хитрым среди нас оказался. Захомутал, приструнил.
– Как нет? – с тревогой в голосе произнесла Зоя.
– Умерла весной. Она с моей матушкой в лечебнице лежала. Так вот матушка выкарабкалась, а Тая – нет. Следователь её рыдал как баба. Страшно было на него смотреть. Любить мне его не за что было, но жалко стало. Так моя матушка иногда приходит к нему, готовит детям. Хотя говорит, он и сам справляется хорошо. Стал детям и отцом, и матерью. Парамонов ему какое-то жалованье платит, помогает. А Янек-то где?
Зоя ничего не ответила. Соловчук продолжил:
– Хороший он парень, дай ему Бог здоровья.
Зоя сложила вымытую посуду в стопку и вышла из кухни.
– Козёл ты, Пашка, чего тебя чёрт принёс сюда? – услышала она голос возмущённого Татаринцева. – Ну ладно-ладно, не буду я её трогать.
Зоя быстрым шагом спешила домой. Она ещё не задерживалась ни разу. Дома её встречала зарёванная Евгения. У Прохора не спадал жар. Зоя, оставив кашу, решила найти Джана и обратиться к нему за помощью. Она слышала отдаляющийся плач своего младшего сына и успокаивающие его слова дочки Златы.
Глава 3
Август 1913
– Казарян, Карпачевский, Ельцов, Кременчук, Сладко́, Умаров, – голос коменданта звучит громко, даже оглушающе.
Никто из ссыльных не двигается с места.
– Что вы стоите как истуканы? – орёт офицер, подходит к первому в ряду, тычет ему в грудь пальцем и говорит:
– Ты будешь Казарян.
Тот мотает головой и произносит:
– Я Соловейчик…
Офицер тычет ему ещё раз и повторяет громко:
– Ты будешь Казарян!
Подходит к другому и говорит ему:
– Ты будешь Карпачевский, ты – Ельцов, ты – Кременчук, ты – Сладко́, ты – Умаров.
Перед последним, которого назвал Умаровым, останавливается и начинает смеяться.
Ссыльные в недоумении глядят на офицера, тот успокаивается и говорит:
– Все запомнили? Перекличка… Казарян!
– Я!
– Карпачевский!
– Я!
– Умаров!
– Я!
Офицер опять начинает смеяться.
– Привыкнешь к новой фамилии быстро. Ну и ничего, что ты белобрысый. Умаровы и такими бывают.
О том, что документы ссыльных перепутали ещё в Ростове, знали немногие. Это произошло по каким-то непонятным причинам. Поговаривали, что кто-то из задержанных набросился на полицейского и пока его усмиряли, другой схватил со стола документы и начал жевать их.
Полицейские сохранили всё, что смогли. А для запугивания по городу пустили слух о расстреле некоторых пойманных участников революционных движений. Никто не разбирался в причастности.
Произвели обыски в домах всех пойманных, и даже если ничего не нашли, то не отпустили. Отправили в ссылку. При этом задержания распугали комитетчиков, они затаились. А отсутствие пропагандирующих листовок и газет на некоторое время позволило не допустить распространение антицарских волнений.
– И чтобы выбить дурь из ваших пустых голов, вы будете трудиться на благо нашей Империи.
Так Янек попал на строительство Амурской железной дороги.
– Вы лишены всех гражданских прав, – скандировал офицер. – Ваши жёны могут беспрепятственно выйти замуж. Все ваши накопления по наследству будут принадлежать вашим детям и жёнам. Вы же теперь никто!
После слов о том, что жёны беспрепятственно могут выйти замуж, у Янека сжалось сердце.
– Золо́то моё, я вернусь, дождись меня любимая, – шептал он.
Поначалу Янек не спал по ночам. Всё время думал о Зое, Злате и малыше, которого жена носила под сердцем, о матери. А когда стал уставать на тяжёлых работах, то глаза слипались, как только спина касалась койки. Сны снились редко.
Каждый день декабря Янек представлял, как Зоя рожает их второго ребёнка. Он не знал, что сообщили семьям. В тот роковой вечер возвращался домой с одним из работников мельницы. Навстречу шли дружинники. Они неожиданно схватили Янека и его спутника и начали требовать признания в революционной деятельности. Янек не смог вырваться, его схватили и связали руки. А его спутник бросился бежать, и его тут же остановили выстрелом.
– Тоже побежишь? – прошипел полицейский.
Янек помотал головой.
Он думал, что сейчас во всём разберутся, отпустят домой. Его совесть была чиста. Революция уже давно не будоражила его сердце. Место революции было занято его красавицей женой и маленькой дочкой.
Но в участке всех сначала напоили чем-то, а очнулись ссыльные уже в вагоне.
Всех, кто пытался бежать, расстреливали мгновенно.
По прибытии на место отбывания срока Янек получил новую фамилию и имя: Умаров Шагит.
Он не знал, почему его имя и фамилия принадлежат теперь другому человеку и принадлежат ли. Среди его артели все были с изменёнными именами.
Между собой поначалу назывались по-старому. А некоторые и не собирались привыкать и задумывались на перекличке. И тогда их наказывали до тех пор, пока каждый быстро не откликался на свою новую фамилию.
Работа была тяжёлой. Время от времени артель пополнялась ссыльными. Старые либо умирали, либо становились инвалидами и тогда их отправляли домой, либо заболевали инфекционными заболеваниями.
Из инфекционных формировали особую бригаду, которая работала в глухой тайге, чтобы не заразить остальных. Инфекционные валили лес. Янек помнил, как отец учил его тщательно мыть руки, не лезть в лицо грязными руками, не здороваться с мужиками в период инфекционных болезней, обдавать кружку кипятком перед использованием. Те, с кем он сдружился, следовали примеру Янека, и ни один из них не заболел. К концу 1914 года в артели Янека осталось всего 10 человек, с которыми он прибыл сюда впервые.
Янек, укладывая тяжёлые шпалы, мечтал о том, что вместе с Зоей и детьми обязательно проедет по этому участку пути на поезде. Помнил каждого, кто убыл из артели. Теперь артель была его семьёй. И потеря каждого сжимала сердце до боли.
Однажды вечером в барак зашёл надзиратель и приказал встать перед ним тем, кто когда-либо в жизни держал в руках иголку с ниткой. Янек шагнул вперёд. Вместе с ним ещё трое. Надзиратель велел им собрать вещи и следовать за ним. Больше в этот барак Янек никогда не возвращался. Его и всех тех, кто мог держать иглу и нить в руках, отвезли в соседний посёлок и поселили в бараке при швейном цехе.
Теперь Янек с утра до вечера кроил и шил одежду для ссыльных. Излишки отправляли на фронт. Янек мысленно благодарил мать за то, что та однажды показала ему, как шить на швейной машинке.
Он применил свои навыки уже в первый день. Одна из машинок перестала шить. Янек смазал её, взял лоскут и сделал несколько строчек. Удивлённая надзирательница сказала, что посадит его за машинку, которая освободилась два дня назад.
Мужчины и женщины-швеи трудились в одном помещении. Новая работа была намного легче прежней. Здесь лучше кормили, условия труда были приятнее. Для сна выделялось больше времени.
