Евгения Марлитт - Тайна старой девы
Он посмотрел еще раз на советницу, сидевшую у окна напротив госпожи Гельвиг, и вышел. Это цветущее создание в легком белом платье было способно внушить надежду ищущим помощи, но эта ангельская головка произвела бы на внимательного наблюдателя неприятное впечатление, так как веселая улыбка не покидала его и в то время, когда проситель взволнованно говорил о своем горе.
— Ты ведь не рассердилась, тетечка? — спросила советница ласковым голосом. — Мой покойный муж тоже всегда был в очень натянутых отношениях с этими прогрессистами, и союзы внушали ему ужас... Ах, вот и Каролина.
Через кухонную дверь еще во время беседы с Тинеманом неслышно вошла молодая девушка. Кто видел четырнадцать лет тому назад красивую молодую жену фокусника, тот испугался бы, увидев ее воскресшей. Это были те же правильные линии с перламутрово-белым узким лбом и опущенными углами рта, придававшими лицу выражение тихой грусти. Только блестящие карие глаза свидетельствовали о сильной и непокорной воле.
Фелисита вынуждена была откликаться на мещанское имя Каролины, так как ее «комедиантское имя» было выведено из употребления госпожой Гельвиг тотчас же после смерти мужа. Фелисита подошла к хозяйке дома и положила на ее рабочий столик превосходно вышитый батистовый носовой платок. Советница быстро схватила его.
— Это тоже будет отдано в пользу бедных? — спросила она, разглядывая вышивку.
— Конечно, — ответила госпожа Гельвиг, — для этого Каролина и вышивала его, она достаточно долго просидела над ним. Я думаю, талера три можно будет за него выручить.
— Может быть, — сказала советница, пожимая плечами. — Но откуда ты взяла рисунок, дитя?
Фелисита слегка покраснела.
— Я сама придумала его, — тихо ответила она.
Молодая вдова быстро взглянула на нее. Ее голубые глаза стали почти зелеными.
— Сама придумала? — медленно повторила она. — Не сердись на меня, деточка, но твоей смелости я при всем желании не могу понять. Как можно было решиться на это, не имея нужных знаний! Ведь это настоящий батист, этот кусок стоил тете не менее талера, и все испорчено плохим рисунком.
Госпожа Гельвиг быстро вскочила.
— Ах, не сердись на Каролину, милая тетя, она, наверное, хотела сделать как лучше, — попросила кротким голосом молодая женщина. — Может быть, его все-таки можно будет продать... Видишь ли, милое дитя, я принципиально никогда не занималась рисованием, мне противен карандаш в женской руке, но, тем не менее, я отлично вижу, что рисунок плох... Что это за чудовищный лист!
Она указала на продолговатый листик с завернувшимся копчиком, который был так хорош, что его можно было принять за настоящий. Фелисита ничего не ответила, но еще крепче сжала губы и твердо посмотрела советнице в лицо... Та быстро отвернулась.
— Ах, милое дитя, опять этот пронизывающий взгляд! — сказала она жалобно. — Право, молодой девушке вашего положения нельзя так вызывающе смотреть. Вспомните, что вам всегда говорит ваш истинный друг, наш добрейший секретарь Вельнер: «Покорность, покорность, милая Каролина!» Опять у вас появилось это презрительное выражение, право, можно рассердиться! Неужели вы непременно хотите отклонить предложение этого честного человека, потому что вы его не любите?.. Смешно! Видно, Иоганну придется, в конце концов, приказать вам!
Как хорошо молодая девушка владела собой! При последних словах она выпрямилась и посмотрела на дам с непередаваемым выражением ненависти и презрения. Но минуту спустя она ответила спокойно и холодно:
— Посмотрим, что из этого выйдет.
— Сколько раз я просила тебя, Адель, не касаться этого неприятного вопроса, — сказала с раздражением госпожа Гельвиг. — Неужели ты воображаешь, что можешь за несколько недель переделать эту упрямицу, над которой я бьюсь девять лет? Все это кончится, как только Иоганн приедет, и я трижды перекрещусь с благодарностью. Поди принеси мне шляпу и накидку, — приказала она Фелисите. — Я надеюсь, что эта скверная работа, — она презрительно отбросила носовой платок, — будет последней.
Фелисита молча вышла. Вскоре после этого госпожа Гельвиг и ее гостья показались на площади. Молодая мать нежно вела за руку свое больное дитя. Ее горничная Роза и старая Фридерика следовали за ними с корзинами: дамы собирались ужинать в загородном саду, а затем плести венки и гирлянды. Завтра должен был вернуться в родительский дом после девятилетнего отсутствия молодой профессор, и советница собиралась нарядно украсить его комнату, несмотря на ворчание госпожи Гельвиг.
Глава XI
Генрих запер дверь, и Фелисита поднялась по лестнице. Узкий коридор с его спертым воздухом показался молодой девушке милым и родным. Дойдя до двери, Фелисита вынула из кармана ключ и отперла дверь, за которой оказалась узенькая темная лестница, поднимавшаяся на мансарду.
Только один раз пришла она сюда по крышам, и с тех пор вход в одинокую келью старой девы был для нее свободен. Первое время она поднималась наверх вместе с Генрихом лишь по воскресеньям. Но вскоре старая дева дала ей ключ, и с тех пор она пользовалась каждой свободной минуткой, чтобы проскользнуть наверх. Весь мрак нижнего этажа оставался позади, как только Фелисита поднималась по узкой темной лестнице. Внизу она гладила и стряпала, а время своего так называемого отдыха должна была заполнять вышиваниями, доход от которых шел на благотворительные нужды. Всякое чтение, кроме Библии и молитвенника, было ей строго запрещено. Но в мансарде ей открывались чудеса человеческой мысли. Она училась с жадностью, а познания загадочной отшельницы служили для нее неисчерпаемым источником. Кроме Генриха, никто в доме не подозревал об этом знакомстве, малейшее подозрение госпожи Гельвиг положило бы всему конец. Несмотря на это, старая дева всегда внушала ребенку, что нужно будет сказать правду, если ее когда-нибудь спросят об этом. Но Генрих соблюдал осторожность.
Фелисита остановилась у одной двери, отодвинула маленький засов и заглянула с улыбкой в комнату, из которой раздавались пение, писк и крик. Посредине возвышались две елки, а вдоль стен в кадках росли кустики, на ветвях которых сидели птицы.
Фелисита отворила вторую дверь в комнату, обвитую плющом, с галереей гипсовых бюстов и больших, переплетенных в красный сафьян книг, лежащих за стеклом в старинном шкафу. Великие композиторы разных времен скрашивали одиночество старой девы. Она одинаково охотно играла и староитальянскую, и немецкую музыку. Но старинный шкаф таил в себе и другие сокровища. В особых папках хранились рукописи и автографы великих людей. Эту коллекцию составили в прежние годы, и много пожелтевших листков было приобретено ценой значительных жертв и редкого терпения.
