Евгения Марлитт - Прихоти любви
Обзор книги Евгения Марлитт - Прихоти любви
Евгения Марлитт
Прихоти любви
© Моисеева Т., перевод на русский язык, 2016
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
Глава 1
Во дворе поместья Герольдгоф Альтенштейн пышно расцвели сирень и боярышник. Струи фонтана весело искрились под горячими лучами майского солнца и с шумом падали в каменную чашу. На крышах конюшен и сараев громко чирикали воробьи. Казалось, все цвело и благоухало сильнее, чем обычно, радуясь весне. Тут невозможно было встретить какой-нибудь моли или пауков, засевших по углам в старинных шкафах и сундуках. Хоть дом и выглядел полузаброшенным, почти как во время войны: голые стены и масса вещей, валявшихся как попало на полу в столовой.
Все скопленное и сбереженное заботливыми хозяевами – белье, посуда, серебро, охотничьи принадлежности – все притащили сюда, чтобы затем это добро растащили.
Как оскорбительно звучал среди старинной мебели и книг голос чиновника, однообразно выкрикивавшего: «Лот первый, лот второй…» Казалось удивительным, что при звуках грубого голоса человека, уверенного в своем праве распоряжаться чужим добром, никто из рыцарей, погребенных в склепе под каменными сводами часовни, не пробудился от векового сна и не вошел в столовую, чтобы сокрушить хама – ведь это они в былые времена так смело сражались за сохранение нажитого или награбленного добра.
Но у последнего владельца поместья Герольдгоф, на глазах которого разворовывалось его семейное достояние, кровь в жилах уже поостыла. Это был молодой человек с благородной, красивой наружностью, с лицом, одухотворенным мыслью. Сейчас он сидел в отдаленной комнате. Стояла тишина, лишь лиловые и белые цветы высокой сирени ударялись при дуновении ветра о стекла плотно закрытого окна, да издалека долетали слабые звуки аукционного торга.
Господин Герольд фон Альтенштейн застыл за великодушно оставленным ему простым сосновым столом. Но ему, видимо, было не важно, на каком столе лежит его рукопись. Внешний мир не существовал для него, когда, погруженный в свои мысли, он покрывал страницы строчками мелких, разбегающихся букв. Взгляд его прояснялся, только когда цветущая сирень кивала ему в окно.
В комнате, прижавшись к окну, сидела еще маленькая белокурая девочка. Ребенок тоже был занят – своими игрушками, как отец рукописью. Малютка собрала в угол все, что принадлежало ей лично. Красивый расписной чайный кукольный сервиз был прислан доброй герцогиней; кукол со шлейфами она получала ко дню рождения или к Рождеству в длинных ящиках, на которых рукой тети Клодины было написано: «Маленькой Эльзе фон Герольд». Отец всегда читал ей эту надпись. Девочка сидела, окруженная своими богатствами, и пугливо поглядывала на дверь, через которую «злые люди» унесли последние картины и большие красивые часы.
Она успокоительно похлопывала ручонкой спеленатую куколку, лежавшую у нее на коленях, стараясь не шуметь, потому что папа всегда делал испуганное лицо, если она мешала ему писать. Она не вскрикнула, даже когда неожиданно раскрылась дверь, – только кукла полетела с колен на пол, а сама девочка вскочила, быстро перебирая ножками, подбежала к двери и с засиявшим личиком подняла ручонки к вошедшей даме.
Ах, она приехала, прекрасная тетя Клодина, которую девочка любила в тысячу раз больше, чем фрейлейн Дюваль, гувернантку, постоянно говорившую всем: «Что за бедный дом, совсем не для Клары Дюваль». И она ушла, и была невежлива и неприветлива с папой, а малютка всегда вытирала щечки после холодных, противных поцелуев фрейлейн Дюваль.
Теперь девочку подняли прелестные руки, и тетя нежно поцеловала ее. Потом она, тихо шурша темным платьем из тяжелого шелка, подошла к писавшему и положила руку ему на плечо.
– Иоахим, – позвала она нежно и, нагнувшись, заглянула в его лицо. Он вздрогнул и с живостью встал со стула.
– Клодина! – воскликнул он с видимым испугом. – Сестренка, ты не должна была приезжать сюда… Смотри – я легко переношу это, не обращаю внимания, но как должна страдать ты, видя, как разоряется все, что ты любила. Бедное, бедное дитя, как больно мне смотреть на твои заплаканные глазки!
– Всего несколько слезинок, Иоахим, – сказала она с улыбкой, но в голосе ее звучало горе. – В слезах моих виновата вороная, возившая почту. Представь себе, верное животное узнало меня, когда я проходила мимо.
– Да, наш добрый Петр ушел, тетя, – сказала маленькая Эльза. – Он больше не придет, и кареты тоже нет, а папа должен идти пешком в Совиный дом.
– Он не должен идти – я приехала в экипаже, – утешила ее тетя Клодина. – Я не буду раздеваться, Иоахим.
– Я и не могу просить тебя об этом в чужом доме. Мне даже нечего предложить тебе, чтобы освежиться. Кухарка в последний раз сварила нам к обеду суп и ушла на новое место. Ты получишь здесь одни неприятности, которых могла избежать, и не скоро отделаешься от тяжелых впечатлений, когда вернешься ко двору.
Она решительно качнула красивой головкой:
– Я не вернусь ко двору, а останусь с тобой.
Герольд вздрогнул.
– Как со мной? Ты хочешь разделить со мной мой нищенский хлеб? Никогда, Клодина, никогда! – Он отстранил ее рукой. – Наша прекрасная лебедь, радость стольких людей, станет томиться в Совином гнезде? Не считаешь ли ты меня безжалостным человеком, если решила, что я соглашусь на это? Я охотно, с облегченным сердцем иду в твой дом, который ты мне великодушно предложила в качестве убежища; он примет меня гостеприимно и радушно, потому что у меня есть дело, которое придает вкус сухому хлебу и золотит старые стены. Но ты, ты…
– Я предвидела твои возражения и потому действовала одна, – твердо сказала Клодина и посмотрела ему в лицо своими красивыми глазами, опушенными длинными ресницами. – Я хорошо знаю, что не нужна тебе, нетребовательному отшельнику. Но что будет с маленькой Эльзой?
Иоахим испуганно взглянул на девочку, надевавшую войлочный плащ, который носят тюрингские крестьянки.
– Ведь там живет фрейлейн Линденмейер, – произнес он нерешительно.
– Горничная нашей бабушки всегда была хорошим, преданным и верным человеком, но теперь она слаба и стара, и мы никак не можем поручить ей смотреть за ребенком. Какое воспитание может дать девочке добрая мечтательная старушка? Ты подумал об этом? – продолжала она с грустной улыбкой. – Нет, дай мне исправить свою вину! Я не должна была ехать к ее высочеству, следовало сразу отклонить предложение фрейлины и остаться с тобой, чтобы удержать, что еще возможно… И тогда уже плохи были дела в Герольдгофе.
– А брат твой по глупости привез из Испании избалованную жену, которая только страдала от германского климата, пока ангел освобождения не унес ее от земных бедствий, не так ли, Клодина? – с мучительной горечью добавил он. – К тому же брат был плохим хозяином, бесполезным человеком. Он изучал травы и цветы под микроскопом, воспевал их красоту и забывал, что прежде всего они должны служить хорошим кормом. Конечно, все это правда! В худшие руки, чем мои, не могло попасть уже и так расстроенное имение, но чем я виноват, что во мне не оказалось ни капли крестьянской крови, всегда уживавшейся с благородной кровью моих предков? Земледелием и скотоводством создавалось богатство Герольдов, теперь утраченное, и я должен стыдиться перед последним работником, который в поте лица обрабатывает свой клочок земли. Я ничего не беру с собой, кроме пера и горсти мелочи, чтобы прокормить себя и дочь до тех пор, пока будут изданы мои рукописи. Поэтому я работаю с лихорадочной поспешностью.
