Генрих Лаубе - Графиня Шатобриан
Таким образом, по прошествии недели Лотрек совершенно успокоился и пришел к убеждению, что нет ни малейшего основания ожидать какого-либо насилия над Франциской со стороны графа или особенно неприятных сцен. Он хотел уехать, считая свое присутствие совершенно лишним, но Химена упросила его побыть еще некоторое время в замке Шатобриан.
Лотрек уступил желанию молодой девушки, хотя потерял всякую надежду получить ее руку, потому что она откровенно сказала ему, что не любит его и вряд ли когда-нибудь в состоянии будет иметь к нему другое чувство, кроме дружбы. Химена уговорила его остаться для Франциски.
– Этот граф, – сказала она Лотреку, – надел на себя маску, чтобы обмануть вас; когда вы уедете отсюда, он будет вести себя совершенно иначе. Вы говорите, что он день ото дня становится мягче и разговорчивее. Но я не могу доверять ему. Выражение его глаз кажется мне подозрительным…
Химена была права. Граф Шатобриан не думал отказываться от намерения отомстить Франциске, но решил отложить это до более удобного времени. Составляя план мести, он не принял в расчет добровольного возвращения Франциски и приезда Лотрека, которого он боялся, и потому он поневоле должен был сдерживать свой гнев и вести себя более или менее приличным образом. Присутствие Химены также стесняло его; он несколько раз с досадой говорил самому себе, что вряд ли позволит себе обойтись сурово с Франциской при этой целомудренной испанке.
День проходил за днем в замке Шатобриан без всяких выдающихся событий, так что наконец сама Химена не считала себя более вправе удерживать Лотрека, зная, что его призывают важные общественные обязанности. Но он обещал вернуться в самом непродолжительном времени, желая этим утешить сестру, которая по приезде в замок Шатобриан стала еще грустнее, нежели за несколько дней перед тем, когда без всякой надобности решилась на опасный для нее шаг. Быть может, это происходило от того, что она чувствовала себя в доме мужа совершенно лишней. Констанция, болезненное и упрямое существо, совсем отвыкла от нее. Ни Констанция, ни граф Шатобриан больше не нуждались в ней.
Ничто не изменилось с отъездом Лотрека. Наступило жаркое Бретонское лето, но жизнь в замке Шатобриан по-прежнему текла вяло и тихо. Химена получила письмо от Лотрека, в котором он извещал ее, что король, ввиду более тесного присоединения Бретони к французскому королевству, намеревается лично явиться в Ренн, чтобы понудить бретонский парламент передать ему все акты во владение провинцией. Не подлежит сомнению, добавлял Дотрек, что король посетит замок Шатобриан, потому что он постоянно говорит о своей привязанности к Франциске, хотя, по моему мнению, он этим только испортит все дело…
Химена тотчас же отправилась к графу, чтобы сообщить ему это неприятное известие и попросить его от имени Франциски, чтобы он принял все меры против вероятного приезда короля. Она застала графа в старой башне; он сидел у окна и наслаждался вечерней прохладой, смотря на реку, где Луизон и Жилловер катали в лодке маленькую Констанцию. Граф был совсем один в старой башне. Он выслушал с видимым равнодушием сообщенное ему известие и пристально посмотрел на раскрасневшуюся от волнения девушку; затем неожиданно вскочил со своего места и обнял ее, Химена сопротивлялась; она с ужасом чувствовала, что ей не устоять против бешеного порыва грубой чувственности бретонского сеньора. Но в это время послышался стук отворяемых дверей в зале среднего этажа и отчаянный крик Луизон: «Констанция! Бедная Констанция!» Граф Шатобриан помертвел от испуга при мысли, что случилось несчастье с единственным существом, которое он любил. Он выпустил Химену из своих объятий и бросился к лестнице. «Что случилось? Где Констанция?» – спрашивал он взволнованным голосом.
Оказалось, что девочка, утомленная долгим катаньем в лодке, упала в обморок; ее принесли в башню в бесчувственном состоянии. Замкнутая жизнь в старой сырой башне, где граф из предосторожности держал в последние годы свою дочь, гибельно отозвалась на ней и способствовала развитию болезни, которая проявилась теперь без всякого видимого повода.
Химена побежала за Франциской и объявила ей, что тотчас поедет в ближайший монастырь за Батистом и пошлет оттуда монаха, сведущего в медицине, с необходимыми лекарствами. В действительности это был только предлог, чтобы удалиться из замка, где она не хотела долее оставаться ни минуты после дерзкой выходки графа. Она решила искать убежища в монастыре, но считала лишним сообщать об этом Франциске, в надежде что болезнь дочери привлечет все ее внимание.
Химена не ошиблась. Франциска провела восемь суток у постели своей дочери; на девятый день Констанция умерла. Франциска, изнуренная телесно и нравственно, упала без чувств на пол у трупа своего ребенка. Когда она очнулась, то увидела себя на третьем этаже старой башни, на своей постели, которая была принесена из нового замка со всеми ее вещами. Граф объявил, что ей нет никакой необходимости переходить в новый замок. Он страшно изменился после смерти дочери; казалось, один только ребенок связывал его с жизнью и людьми. Вся злоба, которая накопилась в его сердце против жены, выразилась теперь в суровых и едких упреках. Он обвинял ее в смерти дочери.
– Посмотрим, сколько времени выдержишь ты здесь заточение! – говорил он ей. – Твой возлюбленный Валуа скоро явится сюда! Если ты пожелаешь вырваться на свободу, то встань на это окно; я помогу тебе покончить счеты с жизнью!..
Молча выслушивала его Франциска, не делая никакого возражения. Это было своего рода мученичество, которое почти нравилось ей при ее настоящем настроении.
После некоторого времени гнев графа, по-видимому, ослабел, благодаря отсутствию сопротивления с ее стороны. Он оставил ее в покое, только велел перенести свою постель в ее комнату. Хотя постель была поставлена в самом отдаленном углу за перегородкой, но эта близость была для Франциски самым тяжелым из всех испытанных ею мучений. В первое время граф не обращал на нее никакого внимания и даже не говорил с ней; только ночью она слышала иногда его подавленные рыдания. «Он оплакивает своего ребенка, и ты не можешь утешить его! – думала она с отчаянием. – Ты навлекла на него все несчастья и не в состоянии ничего дать ему взамен этого!..»
Она глубоко сознавала свою вину перед мужем, который в былое время по-своему любил ее.
Наконец однажды ночью, после долгого колебания, она встала с постели и, набросив на себя платье, подошла к нему и на коленях, с искренним раскаянием, попросила у него прощения. «Быть может, – сказала она, – ты успокоишься, если пересилишь свой гнев и великодушно простишь меня! Поверь, что я всем сердцем сочувствую твоему горю и желала бы утешить тебя».
