Дональд Маккейг - Ретт Батлер
В мучительном ожидании она прислушивалась к шагам на дорожке и скрежету отодвигаемых засовов. Калитка, распахнувшись, скрипнула.
— Маман!
— Ты отрастил бороду! — расплакалась Красотка.
— Я как раз собирался выйти… Какой приятный сюрприз! Пожалуйста, входи.
Маленький садик показался Красотке прелестнейшим. Лаймовое дерево благоухало сильнее некуда. А какая чудная скамеечка! И что за очаровательный прудик! И дом — неужели это дом ее сына? Замечательный дом! Красотка высморкалась в носовой платок.
Тэз широко раскинул руки.
— Маман, это все твое!
Красотка почувствовала себя как зверь, учуявший западню:
— Тэз, мой дом в Атланте.
— Входи, маман, — поспешил подстроиться Тэз, — Я приготовлю чай. Английский. Или, может, лучше воды или бокал вина?
— Тэз, кто бы мог подумать… — Красотку охватил материнский восторг. — Как ты отлично устроился!
— Маман, я сделал все это ради тебя. — На лице молодого человека вспыхнула знакомая улыбка. — И я не всегда такой важный. Совсем не всегда. Почему ты не сказала, что приедешь? Bon Dieu, как же я счастлив! Позволь показать тебе дом.
Он положил шкатулку Красотки на подоконник и повел мать на кухню, где едва хватило места для них двоих.
— О, — воскликнула Красотка, — здесь так уютно!
Балкон передней спальни выходил в сад.
Тэз сказал:
— Это будет твоя комната.
Но Красотка притворилась, что не слышит.
Задняя спальня имела отдельную лестницу — идеально, подумалось Красотке, для молодого человека, который может поздно приходить домой.
В гостиной в глубине дома Тэз предложил матери сесть, обязательно в новое кресло, саффолкское.
— Сделано в самом Нью-Йорке, — сообщил он.
— Удобнее кресла и не припомню.
Когда восторги наконец иссякли, в комнате воцарилось молчание. В саду громко щебетали птицы.
— Я соскучилась по тебе, Тэз, — произнесла Красотка.
— Я тоже скучал, — Сын, поддавшись внезапному порыву, встал перед ней на колени и сжал руку, — Я полноправный партнер мистера Ж. Николета. У нас очень неплохое дело и четверо служащих.
Красотка ласково улыбнулась сыну.
Он провел ладонью по лбу. Знакомый жест напомнил Красотке былого маленького мальчика, и из ее глаз хлынули слезы.
— Ты знаешь, чего я хочу, — сказал Тэз. — Никогда не мог тебя провести.
Красотка, подойдя к окну, распахнула ставни.
— А я и забыла, как все буйно цветет в Новом Орлеане, — промолвила она.
— Ты переедешь ко мне?
Красотка обернулась к нему с робкой улыбкой.
— Тэз, у меня бизнес, за которым нужно приглядывать.
— Продай. Ты не будешь ни в чем нуждаться. Я обеспечу…
— Спасибо, мой мальчик, благодарю тебя от всего сердца, но я не могу.
— Маман, — Тэз просил, как ребенок, — здесь, в Новом Орлеане, ты стала бы леди.
Красотка чуть не расхохоталась. Красотка Уотлинг — леди!
— Нет, мой дорогой. Я только все испорчу. Подумай, что скажет Николет, узнав, что твоя мать — обыкновенная…
Звон колокольчика спас Красотку.
— Открой калитку, Тэз, — попросила она, — Мы с Реттом расскажем тебе кое-что важное.
Стоя за калиткой, сжимая крохотную ручку Бонни Блу в своей, Ретт Батлер погрузился в такое настроение, когда самые глубокие привязанности окрашивает грусть, а любовь по большей части состоит из утрат.
Как мальчик, которого Ретт забрал из сиротского приюта, превратился в молодого человека, стоящего перед ним?
— Добро пожаловать в мой дом, сэр. Я должен перед вами извиниться.
— Это Бонни Блу, — сказал Ретт.
— Здравствуйте, — тоненьким голоском пролепетала Бонни. — Мне четыре года. У меня был день рождения.
Тэз улыбнулся.
— День рождения — это очень весело. А ты уверена, что тебе четыре? Для четырех ты высоковата.
— Я очень высокая, — заверила его девочка. — И у меня есть пони.
— Пони! Вот это да!
Тэз повел их в сад.
Красотка со шкатулкой на коленях ждала их на круглой каменной скамье под лаймовым деревом. Бонни помчалась к крошечному прудику, где под ковром из водяных лилий мелькали золотые рыбки.
— Я подумала, нам лучше поговорить на улице, — тихо сказала Красотка. — Правда, чудесное место, Ретт?
— Сэр, я должен извиниться, — снова начал Тэз. — Я был неблагодарным идиотом. Я…
Ретт прижал палец к губам:
— Шшш…
— Сэр, я…
— Ничего страшного, Тэз, — улыбнулся Ретт, — По целом размышлении я рад, что все закончилось, — Он сжал руку Красотки, — Мы с твоей мамой… долгие годы были хранителями репутации одного человека. Человека, который мог потерять больше, чем мы. Эндрю Раванель был одним из храбрейших солдат Конфедерации. В последние минуты своей жизни он думал о тебе.
— Но…
Тэз открыл шкатулку и, не понимая, уставился на peвольвер, полковничьи эполеты, серебряные часы и сложенный листок бумаги.
Поскольку золотые рыбки не хотели показываться из-под листьев кувшинок, Бонни подбежала к взрослым и, встав на цыпочки, попыталась разглядеть, что в коробке у молодого человека. Может, и у него сегодня день рождения?
Самые уважаемые жители Эллсворта, — сказал Ретт, — подарили эти часы твоему отцу, Тэз. Вот дарственная надпись.
Тэйзвелл повертел в руке тяжелые часы.
Merde![74] Вы утверждаете, что Эндрю Раванель мой отец? Полковник Эндрю Раванель? Почему вы позволили мне думать, что я ваш незаконнорожденный сын? Отчего было не сказать правду?
Прочти записку, милый, — тихо сказала Красотка.
Тем, к кому это имеет отношение.
Я признаю Тэйзвелла Уотлинга своим сыном и завещаю ему эти вещи. Надеюсь, он разумнее распорядится своей жизнью, чем я.
Эндрю Раванель, полковник Конфедеративных Штатов Америки.
Тэз сложил записку. Вновь развернул ее и пристально поглядел.
— Тэз, — тихо сказал Ретт, — сядь, прошу тебя.
Он послушался, и мать обвила его рукой.
Ретт глубоко вздохнул:
— Ты права, Красотка, чудесный сад. Я всегда любил Новый Орлеан. Католический город, терпимый, чувственный и мудрый. Низины, где мы выросли с твоей мамой, Тэз…
Батлер запнулся и начал по-другому:
Там жизнью и смертью распоряжались плантаторы вроде моего отца, Лэнгстона Батлера. Всё и вся на плантации Броутон принадлежало хозяину. Рабы Лэнгстона, надзиратель и его дочь, лошади, жена и дочь Лэнгстона… — Ретт кашлянул, — Даже старший сын-отщепенец. Вольно обращаться хоть с крупицей имущества Лэнгстона значило шутить с самим хозяином.
