Жорж Санд - Даниелла
Один раз мы могли насчитать до пяти человек, столпившихся на одном пункте; но они тотчас разошлись, и тени их, тонувшие в густом тумане, начали как будто размножаться, блуждая вокруг хижины; но, в сущности, может быть, их всего было не более пяти, только они беспрестанно менялись местами.
Однако, упорство осады служило почти верным доказательством их многочисленности. Казалось, они решились даже под нашими выстрелами искать своих павших товарищей, убитых или раненых, и отомстить за них, уничтожив нас. После каждого нашего выстрела они, очевидно, подходили ближе; но мы уже не знали, попадали ли в разбойников, потому что они ползли в густой и высокой траве, окружавшей хижину.
Может быть, мы совершенно по-пустому тратили заряды, потому что вынуждены были беспрестанно стрелять и заряжать ружья. Мы знали, что если они подойдут к самой хижине и влезут на крышу, тогда мы пропали: они тотчас подожгут наше соломенное убежище. Если бы не сырость туманной ночи, одних пыжей было бы достаточно, чтобы зажечь бедный шалаш.
Осада продолжалась, по крайней мере, четверть часе, а мы все еще не знали, что с нами будет. Если бы наши противники были посмелее и решительнее, мы бы, конечно, не могли так долго держаться. Но вскоре открылась причина их нерешимости: в один из тех страшных промежутков молчания, которые страшнее явной борьбы, мы услышали голоса, кричавшие издали:
— Вот они!
Мы стали прислушиваться и различили тяжелый топот верховых, скакавших по вулканической мостовой древне-латинской дороги.
— Мы спасены! — сказал пастух, перекрестившись. — Вот помощь: наши выстрелы были услышаны.
— Мы пропали! — сказал Фелипоне.
— Нет, нет, — продолжал Онофрио, — бродяги обратились в бегство: смотрите, смотрите! Я так и знал, что они не от правительства посланы. Надобно преследовать их. Сюда, Лупо! Ко мне, Телегоне!
— Друг, — сказал Фелипоне, удерживая его, — солдаты не должны знать, что ты видел в эту ночь меня или моего спутника. Останься здесь, а мы скроемся.
— Так я не видал вас? — спросил пастух без всякого любопытства или удивления, но с видом человека, слепо выслушивающего приказание.
— Не видал. Прощай! На тебя нападали разбойники, ты защищался один; если их поймают и они будут говорить противное, не признавайся. Тебя знают и тебе поверят. Бог наградит тебя — да ты знаешь, что и Фелипоне умеет помнить добро. До свидания!
— Мир вам, — отвечал пастух. — Если не хотите быть замеченными, то ступайте в каштанник и оттуда пробирайтесь до buco de Rocca-di-Papa.
— Он верно говорит, — сказал мне мызник. — Уж рассвело, и поздно возвращаться в Мондрагоне. Пойдем.
Мы бросились вон из шалаша; нам пришлось перешагнуть через обезображенное лицо Кампани, который упал на спину и лежал у двери.
Далее, под каштановым деревом, валялся другой труп, грудь его была прострелена горстью крупной дроби.
— Ага, вот куда дополз! — сказал Фелипоне, наклоняясь к убитому. — Он самый, и я убил его! Вот и заряд моего двуствольного ружья. Посмотрим, точно ли он умер… Да, уж остыл!
— Вперед, скорее! — сказал я. — Солдаты уже близко.
— На таком расстоянии они не страшны. Хоть я и толстенек, а бегаю хорошо, А вы умеете бегать?
— Надеюсь. Но пойдем скорее… что вы тут делаете?
— Ищу в кармане у этой собаки одну вещицу… Вот она! Постойте… Надо плюнуть ему в рожу… Ну, теперь с Богом.
Мы углубились в лес, сначала по направлению к Грота-Феррата, потом повернули влево, на извилистую тропинку, которая, суживаясь мало-помалу, наконец совершенно исчезала на берегу живописно извивающегося ручья. Уже рассвело, и лес осветился алыми лучами зари.
— Вот мы и в безопасности, насколько возможно, — сказал мызник, ложась врастяжку на мшистую землю. — Ох, если б я знал, что мне придется столько бегать, попостился бы с неделю! Впрочем, ничего, еще ноги носят. А вам каково, молодец? О чем задумались? Или вы не рады, что избавились, наконец, от Мазолино?
— Избавился! Почем знать? Вы думаете, что он был туг?
— А вы разве никогда не видали его?
— Днем? Никогда.
— Ну, так знакомство ваше не будет продолжительно. Это я ему мимоходом пощечину дал.
— Как, брату Даниеллы!
— Я убил его, говорю это с радостью и даже с гордостью! Поделом дьяволу! Это ему за то, что он вздумал сильно приставать к моей жене, когда она одна ходила мыть белье у ручья. Даниеллуччия наденет траур; ничего, это ей к лицу! Женщинам траур всегда к лицу. А ведь славную свечу должна она поставить Лукулльской мадонне за то, что я избавил ее от такого негодяя-брата!
Таково было надгробное слово бандиту. Оживленное лицо Фелипоне выражало такое искреннее удовольствие, что я, несмотря на физическую усталость и нравственное изнеможение, невольно поддался его влиянию.
— Однако, — продолжал он, отдохнув немного, — мы еще не добежали до того места, куда надобно спрятать вас; лезть туда очень скверно. Но вам, может статься, это место покажется прекрасным, потому что живописцы на все смотрят не так, как другие люди.
— Прежде всего, — сказал я, — я желаю знать, чему вы можете подвергнуться за все услуги, которые мне оказываете.
— За вас ничему не подвергаюсь с тех пор, как Мазолино и Кампани убрались ко всем чертям. Либо ваше дело уладится, либо вы убежите со своей возлюбленной. Теперь вам известно, что не вы были самой важной птицей в Мондрагоне. Из-за князя я тоже не пострадаю; брат его, кардинал, при случае сам не откажется поблагодарить меня за то, что я выпустил его; да если пошло на правду, признаюсь вам… впрочем, об этом когда-нибудь после!
— Он верно сам тайно помогал вам в этом?
— Chi lo sa? А вот, если когда-нибудь узнают, что я доктору помог убежать, то придется мне посидеть в тюрьме дольше, чем хочется. Теперь мое дело спасать вас — по дружбе к Даниелле и к вам самим, потому что вы мне нравитесь; постараюсь, однако, и тут себя выгородить. Это будет легко сделать, если никто не откроет моего подземелья. Потому-то я и не хочу соваться туда среди белого дня. Я пойду теперь по большой дороге, под открытым небом, засунув руки в карманы, настоящим мызником. Солдаты спросят меня, куда я иду. Я уже приготовил ответ, запасся отговорками и стакнулся с приятелями. Долго вам рассказывать все это. Знайте только, что мне удобнее возвращаться через два часа, нежели теперь. Итак, вы обо мне не беспокойтесь, а ждите меня до ночи в том месте, которое я укажу вам.
— Отчего же мне не оставаться здесь? Место нравится мне и, по-видимому, совершенно пусто.
— Не совсем пусто! Через час придут пастухи или дровосеки. Надо найти такую глушь, где ни стад не гоняют, ни леса не рубят, а главное, куда полицейские солдаты не захотят соваться даже и пешком. Ну-ка, товарищ, пройдем еще немножко; соберитесь с силами!
