Жорж Санд - Даниелла
Уверенность в его опытности мало-помалу успокоила мои раздраженные нервы. Я стоял, облокотившись обеими руками на соломенную крышу, похожую на шалаш дикарей, и незаметно уснул.
Я спал так спокойно, что даже видел сны. Мне снилось, будто Даниелла и Медора, сидя на шалаше, играют своими платками и спорят, которая наденет на меня такой же намордник, как и на Вулкана. Потом я перенесся в свою родную деревню, в дом старого аббата. Дядюшка умирал, а Марион пеняла мне, что я слишком поздно приехал.
Множество других образом беспорядочно толпились в голове моей во время этого кратного сна. Положив руку на плечо мне, Фелипоне разбудил меня.
— Вы спите? — сказал он тихо. — Э, да вы уж и забыли, что с вами и где вы находитесь? Я не был так спокоен, а таки порядочно струсил. Мне показалось, что в двух шагах от нас я вижу всадника, но это был столб, которого я прежде не приметил в стороне. Потом в траве что-то зашевелилось, верно какой-нибудь зверек, потому что с тех пор ничего не видать. Теперь я уверен, что или нас не заметили, или мы обманули сторожей. Кругом ничего не слышно.
— А что это за голоса вдали?
— Это вокруг Мондрагоне часовые окликают друг друга. Эти добрые карабинеры воображают, что еще стерегут вас! Но теперь надо стараться, чтобы они не заметили, как мы войдем в крепость: это, может быть, труднее, нежели выйти оттуда. Мы уже своротили с дороги.
— Так выйдем на нее опять.
— Нет, нельзя! Близ тускуланского креста наверное есть кто-нибудь, хоть там и тихо.
— Я уверен, что мы там видели солдат.
— И я тоже думаю: это полицейские сыщики, что гораздо хуже. Теперь уже главное дело не в том, чтобы идти напролом, как при выезде князя, нужно бы так войти, чтобы никто и не подозревал, что мы выходили.
— Нельзя ли нам потихоньку опять пробраться к часовне, которая ведет в подземелье?
— Этого я и хочу.
— Вот теперь лошади нам решительно не нужны: они только помешают.
— Не помешают! Вы посмотрите, где они!
Я взглянул: лошадей уже не было. Пока я спал, что продолжалось не более получаса, Фелипоне расседлал их и пустил на волю. Он спрятал в солому уздечки, одеяло, стремена и подпругу; за всем этим можно было прийти в другое время. Мое седло и пистолеты с намерением были еще прежде оставлены в Альбанской вилле. Вместо всякого другого оружия у нас были на перевязи маленькие ружья, что дозволяется частным людям в стране, где охота не воспрещается. Лошади, почуяв свободу, тотчас направились к тому месту, куда их обыкновенно выгоняли на рассвете; хотя еще не светало, но Фелипоне был уверен, что они сами найдут туда дорогу, хотя он выпустил их и с незнакомого им места.
— Ну, теперь в путь, — сказал он, прислушавшись еще немного. — К рассвету небо прояснится, воспользуемся остатком ночи и тумана, чтобы перейти открытое поле; на этот раз мы пройдем по ту сторону камальдульского монастыря; оно хоть и дальше, но безопаснее.
Мы пошли прямо через поле, но еще не успели сделать и пятидесяти шагов, как раздался свист, и в ту же секунду в воздухе что-то мелькнуло между нами.
— Что это такое? — спросил я с удивлением Фелипоне, который на минуту остановился.
— Камешек, — отвечал он, — и вылетел, кажется, из того куста… О-о, это верно Кампани! Ему запрещено иметь огнестрельное оружие, потому что он грабил прохожих; но этот молодец и пращей владеет не хуже пули. Он нас видел. Вперед! Бегите, как я, из стороны в сторону.
— Нет, лучше нападем на этот куст и разом покончим с этим негодяем.
— А если вся шайка с ним? Вы видите, что они подзадоривают нас.
В самом деле, камни продолжали преследовать нас на ровном расстоянии и падали почти у ног наших, глухо ударяясь о дерн.
— Скверная штука! — сказал Фелипоне, останавливаясь в недоумении. — Теперь этот град посыплется и из тех кустов, которые против нас. Видно, Кампани и товарищей научил бросать камешки; только они трудятся не для полиции, а чисто в свою пользу, и потому верно боятся шума не меньше нас: ведь у них нет ружей. Пойдем дальше. Они не все так ловки, как их вожак; притом же, кажется, они нас не видят, а только слышал шаги и бросают наудачу.
Пройдя еще немного, мызник опять остановился и сказал:
— Мы в засаде, зашли в круговину разбросанных кустов, а это для них гораздо выгоднее, чем для нас. Придется выдержать осаду… Ну-ка, с Богом, за мной!
Он твердым шагом пустился бежать и, преследуемый камнями, свистевшими со всех сторон, бросился за низенький шалаш, из которого слышался страшный лай нескольких собак, проснувшихся при самом начале выдержанного нами нападения.
— Что делать? — сказал Фелипоне. — Этого-то я и боялся. Пастухи проснутся, прибегут, может быть, и нас также примут за разбойников и станут стрелять. Я не знаю, сколько теперь пастухов в поле: уже две недели, как не выходил из Мондрагоне. Вот теперь жаль, что лошадей нет с нами.
Между тем собаки в шалаше лаяли с удвоенной яростью.
— Кто там? — спросил изнутри твердый, спокойный голос, и в ту же минуту послышался стук ружейного замка. Хозяин, очевидно, готовился встретить нас.
— Это ты, Онофрио? — спросил мызник, приложив губы к дверной щели. — Я — Фелипоне, за мной гонятся разбойники. Впусти меня!
— Молчать, Лупо! Цыц, Телегоне! — отозвался голос пастуха.
Дверь отворилась и тотчас же заперлась за нами поперечным запором. Мы очутились в темноте, в душной атмосфере, проникнутой жирным запахом овечьей шерсти и кислого сыра.
— Вас только двое? — спросил пастух кротко и спокойно. — Видел ли кто-нибудь, что вы вошли сюда?
— Разумеется, — отвечал Фелипоне.
— Их много?
— Не знаю.
— Вы вооружены?
— У нас два охотничьих ружья.
— Да мое третье. А у них есть ружья?
— Нет, пращи, Это Кампани.
— И шайка с ним? А Мазолино тут же?
— Chi lo sa? — отвечал Фелипоне.
— Ваши ружья заряжены? — спросил еще Онофрио.
— Sicuro! — отвечал мызник.
— Товарищ твой не боится?
— Не больше нас с тобой.
— Ну, так давайте защищаться. Нужно осмотреться. Постойте.
Он зажег маленькую лампаду и поставил ее между трех каменных плит, служивших ему очагом. Тогда мы увидели внутренность шалаша, построенного им по собственному вкусу.
Пол был сделан из обломков скалы и усыпан песком; низкие стены изнутри смазаны глиной; потолок очень искусно связан из соломы, переплетенной ветками и вделанной в камышовые перекладины. Деревянный ящик, наполненный листьями кукурузы, служит постелью; сосновый обрубок — диваном. Вместо стола великолепная капитель древней мраморной колонны; кругом, в виде украшений, развешано множество четок и мощей, вперемежку с разными остатками языческой древности. Общество пастуха состояло из двух худощавых собак, повиновавшихся его голосу с необыкновенной покорностью, и трех больных баранов, которых он взял к себе на излечение. Остальное стадо помещалось в другом шалаше, гораздо просторнее и стоявшем десятью шагами далее, Там сторожили другие собаки, которые все время неистово лаяли из своего убежища.
