Клод Фер - Уйти от погони, или Повелитель снов
Увидев меня, мушкетеры замолчали, уставились в нашу с Юлией сторону с такой страстью, что у бедной моей служанки подкосились ноги, и она чуть не села мимо скамьи, стоящей возле выбранного мною стола.
Мушкетеры мне понравились. Было в них нечто дикое, необузданное, выглядели они скорее животными, чем людьми, и при малейшем удобном случае, думаю я, изнасиловали бы нас, не помолясь и потом не исповедуясь. Таким отдаваться – и удовольствие, и мука. Истерзает такой тебя всю – и вышвырнет, как ненужную вещь. Да что там вещь – как тряпку…
Заметив, как я смотрю на мушкетеров, Юлия поспешила меня предупредить:
– Побойтесь Бога, синьора! Вы ж три дня, как роди ли. Вам нужен отдых.
Старая сволочь была права. После родов я еще не оправилась. Три дня тряски в карете – не отдых для роженицы. И ночевки в постоялых дворах с брехливыми собаками за стеной и петухами, орущими чуть ли не в полночь, удовольствия не приносили. Хороший мушкетерский фаллос во мне только нарушит незажившее естество, а плоти не насытит, спокойствия душе не принесет.
– Ты права, – согласилась я. – Не буду.
Но мушкетеры про мои роды не знали, потому пялились на меня так, словно я раздета до самых костей и они примеривают те мягкости мои, что особенно любезны взорам и лапам мужчин. Самый старший – с носом самым сизым и с глазами, налитыми кровью, как у быка, некогда красивый, а теперь… нет, все еще красивый, даже обаятельный… встал из-за стола, и оттуда – шагов с пяти от нас – галантно поклонился, сняв шляпу и обметав ее пером пол.
– М… мадам, – произнес он это слово так, словно споткнулся о него.
– Месье,[21] – ответила я, и улыбнулась.
И тотчас вся эта орава полезла через свой стол к нам, весело галдя, как мальчишки:
– Мадам! Какая вы красавица! Вы красивее всех во Франции! Говорят, при короле Анри была такая же. Дав но – лет тридцать назад. Такая красавица! Как вы! София Аламанти! Слышали про такую?
Кабатчик поставил передо мной глубокую миску с куриным бульоном и куском птицы в ней. В горячей воде плавали желтые кругляшки, говорящие о том, что либо курица была упитанной, либо повар бросил в воду кусок масла, а курица была худой. Еще были вареные обрывки теста – галушки. И разваренная луковица размером с мой кулак. Точно такую же миску с тем же набором дрянной, но сытной пищи поставил он и перед Юлией. Старший мушкетер – тот самый, что выглядел самым красивым из них и имел самый сизый нос – возопил:
– Наглец! Каналья! А нам сказал, что куриного бульона нет!
И с этими словами влепил такую оплеуху кабатчику, то тот пролетел до самой стойки и едва не расшиб о нее голову.
– Месье… – проговорил кабатчик слабым голо сом, – ваш бульон уже на вашем столе.
Мушкетеры, дружно гогоча, повалили через столы к своим местам:
– Ай-да, д'Атос! Молодец! Один удар – и бульон на столе. А дал бы два раза – был бы еще и окорок, – во пили они. Разлили бургундское по глиняным кружкам и подняли их, пялясь в мою сторону. – За прекрасную не знакомку!
Смотреть на них было смешно и приятно. Эдакие распоясавшиеся скоты. Командиров их здесь нет, приказывать им некому, народ все вокруг беззлобный, крестьянский, шалить дворянам можно вовсю, за ущерб платить никто не потребует. С такого рода вояками встречалась я при дворе Анри Наваррского не раз, знаю, что обуздать их может только обещание пожаловаться капитану королевских мушкетеров либо самому королю.
«Интересно, кто у них сейчас капитан?» – подумала я, и спросила:
– Господа! У мушкетеров, помнится мне, был капитан. Не назовете мне имя нынешнего?
Пьяницы как раз выпили свои кружки и со стуком хлопнули ими о стол, когда прозвучал мой вопрос, вызвавший на их лицах возмущенное удивление. Наконец самый младший из них – длинноносый и с усами короткими, едва закрывающими верхнюю губу, а вместо бородки имеющий лишь реденький клок волос, разразился бранью, сквозь которую слышалось лишь:
– Не знать капитана!.. Наш капитан… Его величество сказал… Да, кто она такая?!.. Наш капитан… – и наконец выпалил имя, – … де Тревиль!
Я помнила одного де Тревиля. Гасконский юноша, спасший Анри Четвертого, когда тот был всего лишь королем крохотной Наварры. Не то закрыл грудью своего сюзерена от стрелы, не то еще чего-то там совершил, но спас по-настоящему, не по легенде. Потому худородный гасконский дворянин был в чести у Анри, служил в мушкетерах и ждал патента лейтенанта. Маленького роста, быстрый в движениях, с лукавым взглядом и всегда в нестиранной рубахе. Вонючий, как козел, похотливый, как мартовский кот, и болтливый, как деревенская сплетница. Полез как-то ко мне под подол грязной рукой – и получил кулаком в лоб… На ногах устоял, но признался, что в голове его долго шумело. С тех пор мы подружились… почти…
– Де Тревиль… – повторила я, сморщив нос. – Стал капитаном. Странно. Замухрышка же.
Молодой мушкетер, услышав такое о своем командире, схватился за шпагу и собрался заорать нечто грозное, но старший д'Артаньяна успокоил, положив руку на его эфес и сказав:
– Красивых самок не казнят – их е…т, Шарль.
А третий мушкетер загоготал довольно, поддержал:
– Втроем!
Мальчики мне стали надоедать. Шутки их были еще более безвкусными, чем переваренная курица в том подобии бульона, что я хлебала с аппетитом изголодавшегося после долгой дороги человека.
Я могла бы их, конечно, попугать, приструнить, а то и наказать основательно, как это делала в этой стране с хамами не раз в бытность свою возлюбленной их короля. Но теперь я стала много старше, хоть и выглядела юной, теперь была опытней и мудрей. Я понимала, что мушкетеры в праве оценивать меня подобным образом. Никто посторонний не смеет говорить об их командире гадость. Если мушкетеры не решили еще убить нас с Юлией, то только потому, что хотят меня разложить вот на этом столе и познать втроем во все мои сокровенные отверстия. И мешает им совершить это не воспитание, не природное целомудрие, а то, что я одета богато, могу быть не просто знатной дамой, а любовницей лица значительного, то есть за надругательство могу и отомстить…
«Миром правит страх, – не однажды говорил мне отец. – Если ты знаешь то, чего по-настоящему боится твой собеседник, – ты его истинная повелительница, София. Не бойся сама никого, заставляй бояться тебя. И тогда все тебе сойдет с рук».
Я улыбнулась словам отца и мысленно послала ему поцелуй. Но юный мушкетер понял меня совсем иначе.
– Она согласна! – возопил он восторженным голосом и, вскочив на стол, принялся срывать с себя пояс со шпагой и расстегивать гульфик. – Чур, я первый!
Подобный кобеляж мне, признаться, понравился. Незатейливый такой, будто перед мушкетерами не синьора сидит, обедает, а простая путана из борделя какой-нибудь мадемуазель Клотильды. Но чего еще ожидать от оказавшихся в придорожном трактире в обществе обворожительной дамы вооруженных шпагами и пистолетами мужчин? Сейчас вот набросятся, разложат меня на столе, как Спасителя на кресте, отжарят по очереди…
